– Батя заходил.

– О… – Руд кивнул понимающе. – Общался с ним?

– Ну так… парой слов перебросились.

– А с негритяночкой как?

Негритяночка – это племянница бабы Тамары, приезжающая откуда-то из Пскова. Чернокожей она не была, прозвище мальчики дали ей из-за загара. Хотя теперь Руд был загорелее.

– В процессе, – преувеличил Паша.

– Ну ясно. Порнушку смотришь? – Руд ринулся к столу, шлепнул по клавиатуре. Майерс растормозился и ткнул медсестру в кипящую ванну.

– Сиквел «Хеллоуина».

– Сиквелы – отстой. – Руд с Чаки в обнимку плюхнулся на диван.

– А «Крестный отец»? Вторая часть лучше.

– Не видел.

– «Лепрекон»…

– Это – да. Уорвик Дэвис… А я по дороге к тебе встретил нашего лепрекона.

– Курлыка?

– А кого же!

Погоняло Курлык намертво приклеилось к тишайшему Ване Курловичу. Ваню Паша всегда жалел и звал при случае в гости или на футбол. Мамка Вани закладывала за воротник, однажды Паша видел ее, в нижнем белье разгуливающую по улицам. Курлык жил у деда, который работал в школе слесарем и электриком в одном лице. Дед, Игнатьич, тоже пил.

Курловичу пришлось несладко. Горшинские гопники мутузили его чаще прочих.

– Курлык сказал, школу затопило. Вроде канашку прорвало.

– Кто-нибудь утонул?

– Ага. Костров. В дерьме.

Они смеялись, а ветер проникал в форточку, принося запахи полыни, гудрона, умирающего лета.

– Ты не поверишь, – сказал Руд, – но я хочу в школу.

– Перегрелся?

– Не, серьезно. Всех мудаков отправили в ПТУ. Ни Рязана больше, ни Желудя. На класс – пятнадцать калек, из них девять – девчонки. Вон даже Ахметова, старая «бэ», на пенсию ушла.

– А кто вместо нее литературу будет вести?

– Новенькая какая-то. Короче, братан, заживем, как у бога за этим самым, – Руд прервался на полуслове, встрепенулся. – Ба! Дырявая башка! Я ж тебе сувенир принес!

– Невесту для Чаки?

– Почти. – Руд вынул из кармана курительную трубку. Вручил другу.

– С побережий Крыма. Чистый орех.

– На фига? Я же не курю.

– Баран! Ты – писатель. Все писатели курят трубку.

– Аллен Карр не курит.

– Я знаю только Джимми Карра. Кстати, как поживает Пардус?

Пардусом звали овчарку Паши, умершую в прошлом году – настоящая трагедия для и без того уменьшившейся семьи Самотиных. Но Руд имел в виду, конечно, героя Пашиного рассказа, которому автор подарил имя любимца.

Руд был единственным, кто прочел рукопись, – искренне хвалил и затребовал писать продолжение.

– Ты ж не любишь сиквелы.

– А это не сиквел, – возразил друг, – это сериал. Второй эпизод.

– Уболтал. – Паша извлек из ящика тонкую стопку листов с распечатанным текстом.

– А секс там будет?

– Прочитай – узнаешь.

– Вот бы, – сказал Руд, надавливая на живот Чаки, заставляя его говорить, – вот бы новая училка была секс-бомбой.

Марина Крамер приходила сюда в третий раз, но никак не могла расшифровать, какие чувства рождает в ней эта школа. Смятение? Иррациональную ностальгию? Или вовсе не было никаких чувств, по крайней мере тех, что она себе насочиняла. Ничего, кроме понятного и обычного волнения вчерашней студентки, готовой приступить к обязанностям педагога.

Марина разочаровалась, увидев здание на холме впервые. Бурная фантазия рисовала подлатанный, стонущий на ветру особняк позапрошлого столетия, конюшни, переформатированные в спортзал, учительскую во флигеле.

Но школа оказалась самой обычной советской постройкой, довольно большой для города на семнадцать тысяч жителей. Двухэтажная, напоминающая вилку. Два зубца – крылья. Ухоженный газон внутреннего дворика. Рядышком стадион, турники…

Костров, директор, импозантный мужчина с проседью в окладистой бороде и аккуратной прическе, долго жал руку, говорил, как им повезло, что Марину направили именно в Горшин.