Уже копается в поиске, вводя буквы, складывающиеся в незнакомое мне имя.

— Смогла бы ты убедить эту мадам написать и издать у нас свою биографическую драму. Потом ответишь, что там надумаешь.

Открывает обложку единственно появившегося фильма, заставляя меня всмотреться в профиль задумавшейся пожилой женщины, держащей в пальцах зажженную сигарету.

— Ханна Арендт*… а кто это? - Тихо спрашиваю, пока тот опускает курсор ниже.

Улыбнувшись, нажимает на “Play”.

— Узнаешь, - говорит, погасив весь искусственный свет одним лишь хлопком в его огромном зале.

И хорошо, что здесь не зашторены окна, а то стало бы очень странно оставаться с ним один на один в темноте. Впрочем, не в первый раз.

Отгоняю мысли, решая погрузиться в фильм.

Всё начинается с лекционного зала, стекая из сцены в сцену. И передо мной растекается история, которая почему-то уже царапает изнутри. Я пытаюсь отвести взгляд и не смотреть на намёки отношений девчонки с одним слишком статным и старым философом, притягивая хоть какие-нибудь оправдания не вникать в первый посыл.

Чувствую, как он рядом откидываеься на спинку и хмыкает, явно заметив, что я смутилась.

Это всё пока что не для меня, но создаёт иллюзию, словно та, о которой снят этот фильм, своим чарующим голосом шепчет свою историю, не давая шанса не слушать, не слышать и, к сожалению, не понимать.

Девочка вырастает в умную, взрослую женщину, решившую написать о страшном.

Здесь даже воспроизвели сцены из здания суда в Израиле, заседание, которое та и решилась освещать, приехав из светлых Штатов.

— Какой это год? - Спрашиваю, подавшись вперёд к экрану и упираю локти в колени, положив голову на ладошки.

— Шестьдесят первый, Ален. - Отвечает Вадим, не меняя позу.

Я слежу и начинаю сопереживать Ханне, решившейся опубликовать работу, которую не принимает никто. От нее отворачиваются даже некогда дорогие, а она не сдается, хотя даже ее издательство пытается на нее надавить. За то, что Ханна впервые решилась назвать всё своими именами, назвав осужденного - ничего не понимающим винтиком в этой огромной жестокой системе нацизма, пугающей и умерщвляющий… на неё сыпятся обвинения, сейчас даже кажется, что все считают её пособницей, сумасшедшей.

Только именно в этот напряженный момент я вдруг чувствую, как Вадим, каким-то чудом оказавшийся рядом, поворачивает голову, приблизившись. Замирает и с медленным шумным ломаным вдохом заставляет всё оборвать, просто вытягиаая некогда мой воздух, ускользающий и не добирающийся до легких.

Тук… тук… тук…

Сцены фильма продолжают сменяться, но я замираю, сжавшись и уже повернув голову к нему. Его губы оказываются слишком близко, здесь нет и пяти сантиментов.

— Отодвинь…тесь…

Он отвечает тем же, не отстраняясь:

— Просто посиди… пожалуйста.

Нет. Это… это неправильно. Замираю, боясь двинуться и шевельнуться. Из последних сил мотаю головой, разрывая жутко давящее ощущение его присутствия, и отворачиваю голову, отсаживаясь подальше.

Мне надо уйти. Нужно уйти! Срочно встать и прекратить. Это не смешно. Это не работа. Это… выдыхаю, вдруг ощутив себя переломанной, будто он только что сделал то, на что с Ханной решился всеми признанный гений**.

Я не могу оправдать и понять… это убивает.

Зато Вадим Денисович встаёт и отходит, справляясь с ситуацией явно лучше моего мнимого участия. Просто уходит куда-то, оставляя меня здесь одну досматривать это кино.

Слишком страшное, личное и пугающее.

-----

* Ханна Арендт (1906-1975) - немецко-американский философ еврейского происхождения, политический теоретик и политический историк.