– А ты заметила, что у них на статуях, фресках и барельефах ни одной женщины?

– Заметила, – кивнула я, разминувшись в дверях с тремя оборотнями-пантерами.

– Я думаю, это чтобы не смущать полуголых бруталов. Все ж-таки набедренной повязкой многого не скроешь, – хмыкнула Гвен. Сезан закашлялся, вырвался вперед, и жестом позвал нас на лестницу.

– Слушай, – решила я перевести мысли приятельницы в более целомудренное русло. – А как мы физику-то преподавать будем? Ты ж математик.

Гвен гордо вскинула голову.

– Обижаешь, – притворно надула она губы. – Вообще-то я и физику преподавала. Правда, давно и недолго. Потом решила – математику и информатику проще. Записал на доске кучу никому, кроме тебя, непонятных формул и гордо удалился в туман. А тут ведь надо объяснять законы, процессы. Упорно и долго. Игнорируя выражение лиц студентов. А оно такое… Словно они тоже очутились в этом мире. И никак не могут поверить, что видят демонов и оборотней воочию. Или того хуже. Словно они очнулись в концлагере, и ты с чувством, с толком, с расстановкой рвешь бедолагам ногти и выкручиваешь суставы. А решение задач? Какой садист его придумал? Целую пару решаешь, решаешь… И студентов к доске вызываешь либо, чтобы потешить извращенное чувство юмора, либо чтобы наказать за шушуканье. Но нас-то двое. А что это значит? А это значит, хотя бы один человек в аудитории будет смотреть на каждую из нас глазами нормального размера. А не с чайные блюдца величиной.

Мне ничего не оставалось, как кивнуть.

– Оптимистки, – обернулся в нашу сторону Сезан и криво усмехнулся. – Вы забыли, что некоторые местные студенты могут еще и волшебные трюки выкинуть. Стеклами закидать, огнем пульнуть, кипятком или лучом света. Кстати! – он посмотрел на меня со странным выражением лица. – Если что, я ведь могу и остаться. Вдруг вам понадобится помощь?

– Спра-авимся, – отмахнулась Гвен. – На стекла спросим – какова скорость полета и можно ли трением пренебречь.

– На огонь спросим, какая температура в струе, в Кельвинах, – подключилась я.

– А про луч света вообще, как спросим, сколько там квантов! Потребуем посчитать поштучно! Вручную и немедленно! – подхватила эстафету Гвен. – На этом вопросе у меня студенты подвисали на несколько лекций вперед. Пока не забывали, как страшный сон.

– А про кипяток вообще просто, – закончила я. – Особо буйных я любила озадачивать вопросом. А какова температура кипения воды на вершине Эвереста?

Сезан посмотрел на меня непонимающим взглядом.

– Гора такая в нашем мире, – беззаботно прощебетала Гвен. – Высота под девять тысяч метров. Ты метры, что ли, не знаешь? – удивилась приятельница.

– Да нет, метры-то я знаю, – вконец растерялся оборотень, споткнулся о верхнюю ступеньку, полетел вперед и с трудом удержался за перила. – Я не понял. Ты думаешь – студенты догадаются, что на такой высоте вода закипает при другой температуре? – восстанавливая равновесие, потрясенно выдохнул Сезан. Брови его почти доехали до кромки волос. – Ну ты оптимистка!

– Я реалистка, – хмыкнула Гвен. – Над этим вопросом они будут еще семестр думать. И на парах молчать. Некоторые мои прежние непризнанные гении вообще решили, что Эверест – изощренный японский мат. Так зауважали меня. Чуть ли не обожествили…

– Реалистка, – покачал головой Сезан, жестом зазывая нас на четвертый этаж. – Идем. Тут недалеко до реалистичного понимания – как сильно не знают наши студенты общеобразовательную программу. Всего несколько десятков метров.

Мы пересекли холл и свернули в крайний правый коридор. Медные двери, безо всяких вычурных украшений, терялись на фоне завитушек, барельефов и фресок. К этому моменту увековеченные на них бруталы, похожие друг на друга как близнецы, уже казались мне почти родными.