Белый потолок, белые стены, белая дверь. Окно, прикрытое белыми занавесками, белая простыня и наволочка. Только синее шерстяное одеяло и блестящая спинка кровати выделялись из этого царства белизны. Та-а-ак. И где я нахожусь, собственно? Судя по всему, в госпитале. Но одиночная палата в прифронтовой полосе начала войны? Ага, счаз! Скорее поверю в отступление фрицев, чем в такую благодать! Фрицев, фрицев… Какая-то мысль свербила в уголочке сознания, но никак не давалась для осознания. Мля-я-я-я-я! А может, я у них? Расхерачили дорогу, потом нашли бесценный подсумок, меня в форме НКВД, но в наручниках. Может, и кого из сопровождающих взяли. Вот и лежу в их госпитале, пока не стану пригодным для бесед и сотрудничества? Черт, черт, черт! И тишина вокруг, ничего не слышно, будто вымерли все. Нужно повернуть голову налево, осмотреть вторую часть палаты, может, какая-то деталь хоть какую-то подсказку даст? С трудом, преодолевая жуткую слабость, поворачиваю голову и упираюсь взглядом в чей-то белый халат. У глухой левой стены стоял небольшой столик со стулом. На столе стояли большой граненый графин с водой и стакан. Рядом лежала стопка каких-то бумаг. На стуле в накинутом поверх формы халате сидел молодой, лет тридцати, плотного телосложения мужчина и смотрел на меня. Встретившись с ним взглядом, я обалдел. Такого интереса к своей скромной персоне я не чувствовал никогда в жизни! Несколько мгновений мы смотрели в глаза друг другу, потом он отвел взгляд и спросил:

– Пить хотите?

Я открыл рот, но не смог выдавить из себя ни звука. В джунгли пришла великая сушь, закрутилась в голове идиотская фраза. Правильно поняв мое состояние, неизвестный налил в стакан воды из графина и, приподняв мне голову, напоил меня. С жадностью выхлебав стакан, я удовлетворенно прикрыл глаза.

– Ну так как, вы можете говорить?

– Да, могу. Где я?

– Вы в госпитале для сотрудников НКВД, под Житомиром.

– Как вы можете это доказать?

– Что именно? – В голосе мужчины звучал неподдельный интерес. – То, что вы в госпитале НКВД? Или то, что вы рядом с Житомиром?

– И первое и второе!

– М-да, молодой человек, такого в моей практике еще не было! – В его голосе явственно проскальзывало веселье. – Этот вариант мы тоже рассматривали, так что… Семенов!

Дверь палаты мгновенно открылась, и на пороге появился крепыш в форме сержанта НКВД.

– Машину, двух человек, пять минут.

Сержант молча козырнул и закрыл дверь.

А «человек в халате», пройдясь по палате, спросил:

– Есть какое-то место, которое вы сразу узнаете? – Дождавшись ответа, удовлетворенно хмыкнул и пробормотал: – Хорошо, очень хорошо.

Через пять минут дверь снова открылась и в палату вошли два амбала, поверх формы одетые в белые халаты, с носилками в руках одного из них.

– Ну что, покатаемся? – Мужчина подошел к дверям и сбросил свой халат на спинку моей кровати, оказавшись старшим лейтенантом. – Карета у подъезда, помощники прибыли, вперед!

Амбалы легко, как пушинку, переложили меня на носилки и потопали вслед за старлеем. Несли меня недолго. В конце недлинного коридора повернули налево, вошли в какую-то дверь, спустились по лестнице, еще одна дверь – и улица. Осмотреться я просто не успел! Меня практически сразу засунули в санитарную машину, стекла которой были закрашены белой краской. Амбалы и старлей сели на лавочки рядом, закрыли дверь, и мы поехали. Ехали долго, много раз поворачивали, несколько раз менялся тип дороги. Со временем стали слышны другие автомобили, звуки трамвайных звонков, какой-то неразборчивый гул голосов, обрывки мелодий. Наконец мы остановились, и старший лейтенант приоткрыл одно окно. Без команды амбалы аккуратно приподняли меня, и я выглянул в окно. Да, это был он, памятник Пушкину. В 1990 году, дембельнувшись, я поддался на уговоры своего приятеля Жоры Руденко и съездил к нему на родину, в Житомир. Тогда мне запомнилось, что памятник Пушкину поставлен еще в XIX веке. И уж его-то я точно узнаю, в отличие от всего остального.