– Пока их нет? – тоненько спрашивает его Пятьдесят вторая.

– Нет, вообще защищает, – качает он головой. – Пока на вас эта одежда, вами нельзя играть, вот совсем! И в измельчитель нельзя!

– Ой… – кажется, мы это хором сказали.

Он не врет. Я чувствую, что он правду говорит, понимая теперь, почему хозяева были в покровах постоянно – чтобы защититься от таких же. Значит, поэтому нам не давали этой странной «одежды» – чтобы не было никакой защиты от хозяев. А зачем защищаться от хозяев, ведь игрушка же их собственность! Я задаю этот вопрос Семнадцатому, а он вдруг очень странные вещи говорить начинает.

– Ребенок, да и вообще человек, не может быть собственностью, – очень уверенно произносит он. – Вас всех обманули, чтобы вы были покорны воле этих зверей!

– А что это такое? – я уже совсем ничего не понимаю.

Сережа начинает убеждать меня и малышек в том, что разумные существа, люди, так поступать не могут. Нельзя играть живыми людьми, особенно так, как это делали с нами. И мне вдруг хочется на мгновение поверить, что это так, но перед глазами вдруг встает питомник, и я едва не засыпаю от охватившего меня ужаса. А он видит это и сразу же заключает меня в кольцо своих рук, при этом почему-то легче становится. Я с трудом вздыхаю, потому что невозможно это выдержать, а Семнадцатый только гладит меня.

– Не надо, не думай об этом, – просит он меня. – Лучше давай ваши имена повторим, потому что имя – это очень важно.

Ну раз он так говорит, то ему лучше же знать, правильно? Почему-то я все больше привыкаю к мысли, что Сережа знает лучше. И говорит он странные вещи, от которых голова болит да страшно еще становится, но что-то во мне отзывается на его слова. И еще слова о маме… Как он рассказывал, какие эмоции вкладывал – да он чуть не плакал оттого, что никогда не сможет обнять эту четную! И этим заразил меня.

Своим рассказом Сережа показал именно мне, что есть такие слова необычные: «заботиться», «ухаживать» и «любить». Не собственностью принимать, а чувствовать роднее и ближе всего, даже корма! Как у него так получилось, как? Я не знаю и не понимаю этого, но верю, что однажды наступит сказка, нам им показанная, а пока… Я прислушиваюсь, запоминая.

– Вот Тридцать четвертая у нас Инна, – произносит Сем… Сережа. – Сможешь повторить?

– Инна… – послушно повторяет четная, и я ощущаю всей собой – ей нравится это название!

– А вот Тридцать шестая – Веля, – продолжает этот необыкновенный нечетный.

– Веля, – с готовностью вторит она ему, и даже жест этот губами повторяет, становясь какой-то неуловимо другой. Совсем не игрушкой?

– А я? – лезет без очереди Пятьдесят шестая.

– А ты у нас Лета, – он растягивает губы, и четная повторяет за ним.

От этих названий мне становится теплее внутри, как будто в каждом таком слове сокрыта частичка сказки. Значит, правильно называться именно так?

Со мной связывается папа, он долго смотрит мне в глаза, а затем вздыхает, как будто хочет что-то неприятное сказать, но я не особо понимаю, в чем дело. Вроде бы нашалить не успел, с другой стороны, малышка-то точно никого другого не примет. Хотя о чем я думаю? Чужих детей не бывает!

– Я горжусь тобой, сын, – наконец говорит мне отец. – Но связался я не поэтому.

– Спасибо, пап, – улыбаюсь я, контролируя рукой спящую Катю. Цифры со лба ей удалила еще автоматика, я их только в протоколе нашел, но сны у нее так себе. Впрочем, мама много чего рассказывала, да и дед тоже, так что я, можно сказать, готов.

– Это случилось давно, – начинает в своем обычном духе он. – Одаренные дети отправились на экскурсию и пропали, их, конечно, искали, но…