Не откладывая в долгий ящик, Глафира подошла к столу, открыла тетрадь для записей, которые всегда вела во время работы, долистала до последней страницы и написала на ней «Дом с привидениями. Странные шаги и стук над головой». Что ж, теперь она про это не забудет. Все, что писательница Северцева видела или слышала, рано или поздно использовалось. «Все в топку», – так объясняла она знакомым.

Захлопнув тетрадь и положив ее на место, она снова подошла к окну и выглянула наружу. Тихо и пустынно было там. Часы на столе – старинные, очень тяжелые, позолоченные, с пятью ангелочками и вьющейся виноградной лозой – показывали половину второго ночи. Глафира вернулась в постель и тут же уснула.

Зеркало на туалетном столике показывало то, что она не хотела видеть. В нем отражалась уставшая и, к сожалению, уже не очень молодая женщина, внешность которой лучше всего описывалась словами «остатки былой красоты». Именно остатки, сколько денег ни трать на косметолога.

Деньги… В них крылась вся проблема. Они были очень нужны, а взять их оказалось негде. Почти негде. Имеющимся единственным выходом Светлана предпочла бы никогда не пользоваться, но что делать, если ничего другого не остается. Как говорится, не мы такие – жизнь такая.

Она отбросила в сторону пушистую кисть, которой прошлась по лицу, нанося пудру. На кровати, раззявив нутро, лежал чемодан, в который надлежало упаковать вещи для поездки. Никогда раньше Светлана не ездила в усадьбу с чемоданом, предпочитая стильные и удобные сумки, но в этот раз чемодан был необходим, и она с отвращением поглядывала на него, оттягивая начало сборов, словно именно он был виноват в том, на что она почти решилась.

Светлана закрыла глаза, то ли для того, чтобы случайно снова не увидеть свое отражение, то ли чтобы вызвать откуда-то изнутри ненависть, способную помочь сделать последний оставшийся шаг и переступить черту, из-за которой уже не будет возврата. Основная проблема заключалась в том, что ненависти не было. Ни тогда, ни, тем более, сейчас.

– Лана, детка, нам нужно кое-что тебе рассказать. – Да, это сказала мама, когда, проснувшись довольно поздно, почти в полдень, она спустилась со второго этажа и, шлепая босыми ногами по плиткам пола, пришла в кухню, чтобы позавтракать. Чмокнула в щеку маму, потом стоящего у подоконника отца. – Ты присядь, детка.

Четырнадцатилетняя Лана обычно фыркала на «детку», потому что считала себя взрослой, но что-то в маминой интонации было такое, что качать права не хотелось. А еще отец, несмотря на разгар рабочего дня, был дома, и это тоже казалось странным и отчего-то тревожным. О чем родители собираются сообщить? О том, что вопреки ее воле все-таки собрались отправить в какую-то закрытую школу для детей партийной элиты в Подмосковье? О том, что кто-то из них болен? Или мама ждет второго ребенка? Или отца уволили и их безбедная жизнь закончилась?

Нарочито медленно наливая себе молоко, чтобы оттянуть неизбежное, Лана прислушивалась к себе, чтобы понять, какого развития событий боится больше? Против братика или сестрички она ничего не имела, уволить отца не могли, потому что был он очень умным, в пансионат она откажется ехать наотрез, а родителям известно, в кого она пошла своим упрямством, так что главное, чтобы все были здоровы.

Убрав пакет с молоком в холодильник, Лана со стаканом в руках села к столу, потянула салфетку, покрывающую горку аппетитных оладий. Мама с утра нажарила.

– Ну, и что именно я должна узнать? – спросила она достаточно спокойно, откусив один ароматный оладушек. – Очень вкусно.