В одну из ночей Алексею приснилось, что они с женой дома, в своей квартире, но наружные стены у квартиры прозрачные, и за одной из стеклянных стен, выходящих на улицу, под притолокой он видит льнущее к стеклу женское лицо, стремящееся заглянуть внутрь, – во всем черном женщина плывет вдоль стены, и ткани на ней помавают, как плавники. «Я ее прогоню!» – кричит он жене и бросается к входной двери, тоже из прозрачного толстого стекла, а с той стороны возникает перекошенное женское лицо и с каким-то отвращением впивается взглядом в Алексея. От ужаса он вскрикивает и просыпается, еще слыша свой крик.

Это ведь смерть, подумал он.

Спустя три дня Алексей встречал дочь в аэропорту. Жена была в квартире одна, но ее нынешнее состояние можно было назвать одним словом – беспамятство. Ему оставалось только сделать очередной укол морфина, вынести и ополоснуть судно да покормить ее двумя-тремя ложками геркулесовой каши в надежде, что на сей раз ее не вырвет…

Он не виделся с дочерью с тех самых пор, как она с мужем и годовалой дочкой покинули Россию, и теперь ему было особенно заметны разительные перемены в ней – из русской женщины она стала женщиной европейской. Такой у нее стал взгляд – независимый, свободный и одновременно благожелательный. Он возникает только в соответствующей среде. У нее появился неуловимый акцент от привычки говорить по-английски, даже не акцент, а иное интонирование речи. Пока они ехали до дому в такси, он, сидя с ней рядом на заднем сиденье и держа ее руку в своей, все ей рассказал, в том числе и про услуги экстрасенса, именно этим объяснив, почему он так долго держал дочь в неведении. Да, экстрасенс был последней надеждой, той самой соломинкой, за которую нельзя было не ухватиться… А так с тем, что навалилось, он справлялся и сам – не хотел больше никого нагружать. Счастье дочери, ее семьи ему дороже…

– Какое счастье, папа? Что ты говоришь? – отвечала дочь. Ее лицо было в слезах. – Ты сам себя видел? Ты себя загнал. Седой совсем… Не хватало, чтобы я обоих вас потеряла.

– Мамочка! Милая, бедная, родная! Мамочка! – зарыдала она, увидев то, к чему Алексей привык и что считал своей женой. Но от еще совсем недавно красивой женщины ничего не осталось – на кровати лежала желтая мумия с острым носом и провалившимися в глазницы глазами, которые открылись при звуке голоса дочери и, похоже, узнали ее. Щека ее задергалась, и иссохшая рука сделала попытку потянуться к дочери. Только в этот миг Алексей почувствовал, насколько он вымотан и опустошен.

На следующий день, передав в метро очередную корректуру редактору издательства, он не стал возвращаться домой, а позвонил своей тайной подруге и поехал к ней. Они давно не были близки, и прелесть женского здорового, тренированного фитнесом тела, охочего до ласк и любви, ошеломила его, как ошеломляет всякий прекрасный жизнеутверждающий акт. Он вернулся домой только под вечер, но дочь, поглощенная новыми заботами, ни о чем его не спросила, вроде даже не заметив его отсутствия.

Алексей был готов к тому, что погодя в нем проснется чувство вины за это очередное – при недопустимых обстоятельствах – предательство, но ничего похожего на раскаяние он не испытал. Скорее наоборот – утвердился в том, что жизнь продолжается и в светлой своей части она по-прежнему прекрасна. Он даже попытался оправдаться перед собой за это маленькое исключение из общепринятых нравственно-моральных норм, сказав себе, что таким вот образом получил дополнительные душевные и физические силы для того, чтобы продолжать борьбу за жизнь жены.