У Ритки потемнело в глазах. Она молча встала, быстро подошла к братцу. Какая противная рожа, еще за обедом хотелось дать в лоб…
– Ой, барышня, вы, кажется, хотите мне сделать реприманд[7], барышня, – насмешливо протянул толстяк.
И он тут же действительно получил свой «реприманд». Натренированным в лагерных драках движением Ритка резко ударила его в нос.
Когда-то давно, когда она ударила так в первый раз, – вывихнула большой палец, и охающая Апа ставила ей этот палец на место. Рукия тогда плакала вместо Ритки, а сама пострадавшая, вцепившись зубами в другую руку, молчала. Зато теперь она знала, как бить правильно, и предусмотрительно убрала большой палец: он должен быть не внутри кулака, а снаружи – тогда все пройдет классно.
В нос бить очень хорошо, гораздо лучше, чем в подбородок. Во-первых, самой не так больно: хрящик носа мягкий. Во-вторых, каким бы хладнокровным ни был обидчик, после точного удара у него тут же потечет кровь, а из глаз хлынут слезы. Слезные каналы расположены рядом – хочешь не хочешь, а заплачешь. Потеряешь лицо.
Ударила вполсилы: обида несмертельная, чего уж там. И лепешки зря в карман засунула, нужно было потерпеть и потом с кухни стащить. Еще и платье чужое испортила. Но все равно с силой удара перестаралась: не учла непривычно сытный обед, прибавивший энергии в и так не хилые руки.
Лёня закричал от боли, из носа обильно потекла кровь, из глаз брызнули слезы. Ксюша неожиданно злорадно захихикала, а Нюша печально сказала:
– А вы, оказывается, злая, Маргарита!
На крик сына тут же явился дядя Миша. Лёня не мог вымолвить ни слова, алая кровь обильно текла по подбородку, капала на белую рубашку. Ксюша перестала хихикать и пожаловалась отцу:
– Папа, а Маргарита – бешеная! Она Лёнечке нос сломала! Он ее никак не обидел, только заметил, что она утащила со стола лепешки и испортила жиром все платье! А она его ударила! Кулаком, с размаху – как хулиганка!
Дядька так смешно захлопал глазами, что Ритка фыркнула от смеха.
– Что ты себе позволяешь, Маргарита?! Подойди, пожалуйста, ко мне!
Но Ритка скользнула мимо толстяка за дверь. Дядя Миша тяжело потопал следом. Ха, разве угнаться ему за ней?! Вихрем пронеслась по коридору и выскочила из особняка на улицу. Огляделась. Далеко убегать она пока не станет, от такого стола убегать – надо круглым дураком быть, но и схватить себя, скажем, за ухо или даже за локоть, чтобы читать нравоучения, – этого она тоже не допустит.
На другой стороне пыльной желтой дороги росло высокое дерево, и Ритка мгновенно, почище любой обезьяны, – и набитый под завязку живот не помешал – вскарабкалась на недосягаемую для дядьки высоту.
Дядя Миша, тяжело дыша, пересек дорогу, подобрался к дереву и, задрав голову, с трудом переводя дыхание, начал воспитательный процесс, а его племянница насмешливо посматривала вниз и от полноты чувств громко насвистывала любимую лагерную песню:
Ритка очень любила эту песенку и еще при первой встрече спела ее бабушке и Лидочке, но они оказались не в состоянии оценить душевности песни и исполнительницы и удивленно захлопали глазами. Ритка попыталась перевести:
Но с переводом песенка утратила свою душевность, или Ритка просто была плохим переводчиком…
Возможно, все закончилось бы не так плохо, если бы как раз в этот день и час у соседей не вырвался из конюшни полуторагодовалый бык, приведенный с дальнего пастбища для первого в его жизни покрытия коров. Пока его еще только собирались доставить к этим самым коровам, но он уже изрядно мандражировал и, с легкостью выбравшись из отдельного загона, отправился прогуляться и выпустить пар. Увидев пляшущую прямо перед его носом на дороге толстую фигуру, бык отчего-то занервничал еще сильнее и, набирая скорость, раздувая ноздри, ринулся в атаку.