Бабушка и Лида не знали ни татарского, ни китайского. Правда, Ритке недолго пришлось гордиться своими знаниями. Как выяснилось, она больше потеряла, чем приобрела: забыла некоторые русские слова – понимать вроде бы понимала, а сама сказать не могла. К тому же бабушка и даже Лидочка могли изъясняться на английском и французском, а Ритка только глазами хлопала. Такое впечатление, что находились они в разных лагерях. Впрочем, так оно и было.

Маленькую Лидочку оставили с бабушкой, и они жили среди лагерников преклонного возраста и инвалидов, которых уже не пытались перевоспитать и освободили от тяжелого физического труда, даже на поля не гоняли. А Ритке повезло меньше: рослая для своих лет, она оказалась в детском доме, предназначенном для потомков белобандитов. Пять лет лагеря. Да, она отсидела целых пять лет – почти половину своей жизни. Наверное, успела перевоспитаться.

Отворивший дверь ходя слегка поклонился, быстро оглядел три маленькие фигурки, оценил их грязные изношенные платья, запыленные лица и недовольно забормотал:

– Мисси середиза, када твоя монеза просит! Шанго середиза!

Бабушка растерялась:

– Простите, я не понимаю!

Рита мрачно перевела пиджин:

– Он говорит: хозяйка сердится, когда нищие просят милостыню. Очень сердится.

Бабушка растерялась. Она сама сердилась редко. Бабушка была доброй – такой доброй быть нельзя. Рита опустила глаза, скрывая гнев, и вежливо поздоровалась с китайцем:

– Цзаошан хао!

Ходя отступил на шаг. Ритка заговорила с ним на китайском, и бабушка с Лидой не успели оглянуться, как недовольное выражение морщинистого лица слуги сменилось на приветливую и немного испуганную улыбку. Складки на лице растянулись, бой начал кланяться и, пригласив гостей войти, сам пошел, почти побежал вглубь дома.

– Рита, деточка, что ты ему сказала?

– Правду. Что мы родственники его мисси.

Раздался торопливый перестук каблучков – в ярко-розовом шелковом халате им навстречу спешила хозяйка дома. Это была тетя Люба, бабушкина двоюродная сестра. Апа говорила: «Выходишь из ворот – смотри на небо, входишь в ворота – смотри на лицо хозяина». Лицо хозяйки этого дома оказалось ярко накрашенным, румяным, круглым, а сама она – плотной моложавой женщиной. Совсем не похожа на бабушку – маленькую, сухонькую, седую. Вроде и не сестры, а совершенно чужие люди. Впрочем, они с Лидкой тоже разные: Лидочка – маленькая, хрупкая, пугливая, а она, Рита, – высокая, крепкая и смелая.

Ворота заставы Цзюйюнгуань на Великой китайской стене

Голубые, чуть навыкат, глаза тетки удивленно распахнулись, перламутровые губки судорожно скривились. Ритка угрюмо вздохнула: было понятно, что за этим последует, – и слезы, крики радости, объятия, восклицания не заставили себя долго ждать. Рита скептически наблюдала за происходящим. Слов боя о неблагосклонности тетушки к нищим для нее было вполне достаточно, чтобы предсказать дальнейшее поведение богатой родственницы. Удивительно, но бабушка и Лида этого не понимали.

После объятий их провели в гостиную. Все в этом доме было непривычно: вместо облезлых стен лагерного барака – роскошная мебель, вместо кислого запаха давно немытых тел – тонкий аромат духов. Да, здесь было чем поживиться: если карабчить[3], то вот эту роскошную фарфоровую вазу… Нет, великовата размером… Лучше – вон ту расписную шкатулку, хоть и мала, но в ней наверняка лежат нехилые вещицы. Да и почифанить, попросту говоря, пожрать тут точно можно от пуза…

В пустом животе заныло, она сглотнула слюну и мрачно посмотрела на возбужденно чирикающую тетушку и счастливую бабушку, уже пустившую слезу. Лида сидела молча, глаза бессмысленно радостные – ничего не видит и не понимает от счастья. Да уж, из них троих взрослой была только она сама – Ритка. Больше надеяться не на кого, только на саму себя. Ну, ничего, она сумеет защитить и бедную бабушку, и туповатую младшую сестру.