– И вовсе не так, я только сказал…

– Да ладно, не боись, экспроприации не будет, – озорно подмигнул Серега, погружая нос в пивную пену, – хоть ты и иногородний, так-разэтак.

Алешка вспомнил, о чем говорили на собрании, и разозлился.

– По-твоему, Серега, только иногородние во всем виноваты?

– А кто же? Они всю жизнь казакам перепахали. Кацапы да хохлы. Им наша вольница – как бельмо в глазу.

– Какая еще вольница? Привилегии были, а вольница еще при Екатерине кончилась. А Шурку нашего тоже давайте расстреляем – у него родители костромские. Он до сих пор «окает». Что, выходит, Пичуга тоже большевик? А у меня мать хохлушка, так давайте и меня во враги казачества определим.

– Ты по отцу казак. Вот если бы у тебя мать еврейка была, так-разэтак…

– Че, пиво сильно крепкое? Ты думай, когда говоришь! – Алешке захотелось врезать по мельниковскому, и без того кривоватому, носу. Такое желание у него возникало всегда, когда Серега неуклюже, по-медвежьи наступал на то, что для Лиходедова считалось табу.

Хорошо, что Мельников на протяжении всего вечера даже не заикнулся об Ульяне.

А то точно сцепились бы. Вероятно, вид у Алексея был чересчур несчастный и угрюмый. Даже когда он сам произносил что-нибудь по поводу своего недавнего фиаско, Серега лишь нехотя кивал головой. Только после третьей кружки внутренние терзания Лиходедова стали потихоньку тускнеть.

Последний раз они крепко подрались год назад. Тогда «бурлак» сравнил знакомую актрису семьи Лиходедовых – звезду местного театра – с вороной. Огромные синяки под Алешкиными глазами и выбитый Серегин зуб долго вспоминались всем однокашникам. В той драке Алексей победить не мог, но все же первый, как петух, кинулся на обидчика, нанося два удара в обмен на один. Сбитый с ног, опять вставал и наскакивал, пока учителя словесности и закона Божьего не растащили непримиримых оппонентов. С тех пор с Алешкой никто не связывался, а у Сереги появилось удобное место для папиросной гильзы.

Слава Богу, в тот последний невоенный вечер драки не получилось. «Бурлак» неожиданно (такое с ним редко случалось) извинился за ляп.

Алешке вдруг стало тепло на душе от того, что он не один, что у него есть друзья, которые могут войти в положение. Он прекрасно знал: случись что, и не только Мельников, но и щуплый маленький Шурка грудью встанет на его защиту.

– Знаете что, – вдруг сказал Лиходедов, – а давайте поклянемся, что спасем нашу Родину от несчастий или умрем!

Друзья удивленно посмотрели на него.

– Ну да, нас всего трое, – продолжал Алексей. – Это пока. Но ведь и для того, чтобы уничтожить нескольких человек, армия не нужна. В этом Совнаркоме сколько их, десять-двадцать? А Ленин, он что, не из костей и мяса? Когда человек на медведя идет, он знает, что медведь сильнее, но все равно берет хитростью и убивает зверя. Я предлагаю сезон охоты считать открытым.

– Молодец, Леха! – просиял Мельников. – Пусть эта свора нас боится, так-разэтак, а не мы их. А, Пичуга?

Шурка решительным жестом поправил очки:

– Как я понимаю… э-э… никто из нас сейчас в Петроград не побежит. Мы, извините, должны составить план, набраться опыта, освоить оружие… Все требует подготовки. Но в одном я поклясться готов: как только возможность уничтожить хотя бы одного комиссара мне… э-э… представится, я намерен ею воспользоваться. Помните мушкетеров? Один за всех…

– …И все за одного! – хором повторили Алешка и Серега, скрещивая над столом сжатые в кулаки руки.

Сидели, пока не кончились деньги. Часов около шести отяжелевшая троица высыпала из заведения под тусклые фонари Базарной улицы. Около рынка повернули на Платовский проспект.