– Ох, – по-дурацки вздыхаю.

Остаток дороги до отеля мы идем в тишине. Когда заходим в лобби, Фредерик мрачно косится на гостиничный ресторан.

– Что, если мы закажем еду сегодня? Я отправил Карлоса на почту за посылкой.

– Конечно, спасибо.

Фредерик нажимает кнопку лифта. Я поднимаюсь с ним на четвертый этаж и иду следом по коридору. Мы идем в его номер? Слишком много совместного времяпрепровождения, если он до сих пор не в настроении.

Но когда он открывает дверь, я вижу, что номер по размерам похож на дворец. Большая гостиная, кухня, на которой, судя по виду, никто ни разу не готовил. Спальня через дверь напротив на другой стороне.

– Тут есть балкон, – бурчит Фредерик. – Если тебе нужна тишина для домашней работы.

Я сбегаю туда со своей домашней контрольной по английскому, оставляя дверь приоткрытой. Устраиваюсь в одном из плетеных кресел, пододвинутых к стеклянному столику.

Садясь и раздумывая над эссе по «Превращению» Кафки, слышу стук в дверь номера Фредерика.

– О! Ты нашел ее! Вот что мне необходимо сегодня вечером. Посмотрим, жива ли она. – Я оборачиваюсь и вижу, как он берет огромную коробку из рук Карлоса и несет к блестящему обеденному столу. Карлос протягивает ему карманный нож, и Фредерик скрывает скотч на коробке.

– Quieres burritos?[5] – спрашивает Карлос. – Нашел местечко неподалеку. Если пойду сейчас, успеем.

– Эй, Рейчел? – зовет Фредерик. – Как насчет буррито?

Я встаю и заглядываю в комнату.

– Si, yo quiero[6].

Карлос ухмыляется.

– Carne? Cerdo? Pollo?[7]

– Свинина, – выбираю я.

– Удиви меня, – говорит Фредерик. – Надеюсь только, что вкус будет не хуже, чем в Лос-Анджелесе.

– Не будем мечтать о чудесах. – Карлос разворачивается к двери.

– Карлос? – зовет его мой отец. – Напиши Генри, что гитара, которую он потерял, нашлась.

– Уже сделано, – говорит водитель, выходя.

Фредерик склоняется над посылкой.

– Каждый раз, когда мы отправляем гитару, я задумываюсь, а такая ли это хорошая идея. Сколько всего может пойти не так. – В коробке черный гитарный футляр, а в футляре очень много упаковочного материала. Убирая его, Фредерик вытаскивает красивый деревянный инструмент. Переворачивает в руках с улыбкой ребенка на Рождество.

Я слежу, как, пританцовывая, он садится на диван с гитарой на коленях. А затем говорит гитаре своим самым нежным голосом:

– Иди к папочке.

Его странный выбор слов заставляет меня вернуться на балкон, где шелестят страницы контрольной по английскому. Я приглаживаю их рукой. Изнутри доносится звук струн, одна за другой, когда к ним прикасаются.

Затем теплый тон гитарных аккордов проникает через дверь у меня за спиной. Этот звук заставляет мою шею покрываться мурашками. Я слышала, как он играет на гитаре – как на акустической, так и на электронной – на бесчисленных записях. Однако от вибрирующих так близко струн меня бросает в дрожь. Я задерживаю дыхание, пока звучат аккорды и музыка не становится более продуманной.

Звук резко обрывается, но после некоторых поправок появляется снова, захлестывая меня, как волна.

Моя мама умерла две недели назад. Я проживаю каждый день с тех пор под действием микса из полного оцепенения, абсолютного отсутствия личного пространства и стресса от странных событий, происходящих со мной. Но гитара Фредерика словно останавливает время. Пока он играет, передо мной теплая ночь и нежный ритм гитары, которую я слушала всю свою жизнь.

Мне приходится отложить домашнюю работу и закрыть лицо руками. Песня незнакомая. Но все равно разрывает мое сердце на части. Я сдерживаюсь, пока он не начинает напевать себе под нос, его искаженный баритон пронизан мелодией. И тогда слезы текут по моему лицу и рукам. Я тону в них, беззвучно плача, пока песня не заканчивается.