Таким было знаменитое «всесилие» партийных властей на местах. Еще хуже картина выглядела в сфере воздействия на экономические процессы в Центре. По моим наблюдениям, здесь своеобразная централизация достигла такой «стадии зрелости», когда не только влияние ЦК КПСС на отраслевые министерства оказывалось ничтожным, но даже правительство, его глава и многочисленные заместители союзного премьера нередко (не зная существа дела) поддерживали, защищали, отстаивали то, на чем настаивали отраслевые союзные министерства.

Впрочем, с начала перестройки и многочисленных реорганизаций и сами министерства стали утрачивать реальную власть. Под видом реорганизаций они распылялись (создавались «ассоциации», «концерны», «банки» и т. д.), стали формироваться государственно-монополистические корпоративные альянсы, в которых уже преобладали частные и групповые эгоистические интересы директоров корпораций. Стала происходить весьма специфическая приватизация в пользу союзной экономической бюрократии на базе преобразования мощных промышленных, машиностроительных, сырьевых, торговых и прочих союзных министерств. Партийно-государственное чиновничество плавно «перетекало» в комфортабельные кабинеты новых корпораций, подготавливая почву для олигархического ренессанса.

Государственная собственность, таким образом, без законодательных актов, без общей программы народно-хозяйственного развития трансформировалась в некую частно-групповую собственность, которой стала владеть уже частно-государственная бюрократия. Вскоре она станет совсем «частной».

Указанные преобразования в последние годы горбачевской сути не меняли, поскольку новые институты не становились агентами рынка, действующими на основе законов конкуренции, призванными обеспечивать потребности людей, общества. Они были по-прежнему ориентированы на обслуживание государства, стоящего над человеком. Таким образом, государственно-монополистическая собственность – это материальная база, фундамент государственно-монополистического социализма, который окончательно сформировался на стадии своего начавшегося разложения. Как и во времена НЭПа, стране действительно нужна была революционная ломка самих производственных отношений. Результаты первых лет перестройки убедили: медлить, двигаться мелкими шагами более нельзя. Предпринятых на союзном уровне мер было недостаточно – они не привели к позитивной трансформации государственно-монополистической собственности, не создали субъекты рынка. Задача заключалась не в простом разрушении этой системы (это было бы губительным для общества), а в формировании другой, параллельной экономической системы на базе частной собственности.

Социальные системы в отличие от технических систем обладают бесконечными возможностями к адаптации и реформированию – если ставится четкая цель и формулируются задачи. Революции возникают и совершаются не потому, что условия не могут быть изменены принципиально, а потому, что правящие круги оказываются не в состоянии верно оценить ситуацию и приступить к масштабным изменениям адекватными способами.

Предпринимаемые действия и решения, в силу прежде всего неадекватности ситуации, не давали сколько-нибудь ощутимого позитивного результата. Например, в 1990 г. (последнем году существования социализма) средняя ежемесячная заработная плата в СССР составляла примерно 140 долл., а с учетом общественных фондов (бесплатное здравоохранение, ежегодный отдых, санаторное лечение, детские садики и ясли для детей и т. д.) – около 800 долл. В том же 1990 г. в группе стран Европейского союза, США, Канаде, Японии уровень жизни населения был в 3–6 раз выше по сравнению с соответствующим уровнем в СССР. Вот в чем выразилось отставание в экономическом развитии СССР, его неконкурентоспособность в эпоху глобализации (этот разрыв в 2008 г. составил 10-кратную величину!).