– Наверное, ты захочешь пойти в храм помолиться. И вот, возьми, – махарани протянула мне белую тунику из тончайшего шелка. – Я всегда находила утешение в том, что мы, индийцы, носим белое, а не черное, оплакивая своих близких. В мире и без того хватает печали. И еще… милая Анни, не бойся за свое будущее. Я оторвала тебя от семьи и теперь за тебя отвечаю, понимаешь?

Я тогда мало что понимала. И все же кивнула.

– Помни: те, кого мы любим, всегда с нами, даже если мы их не видим, – добавила она.

Я молча встала, не в силах найти утешение в ее словах.

Я надела белую тунику, и за мной прислали адъютанта, который отвез меня на рикше в небольшой индуистский храм. Я в одиночестве принесла подношения богам и прочла молитвы, чтобы облегчить путь умершим. Затем села перед богами, опустив голову на колени. Мне страстно хотелось верить, чувствовать, что мама по-прежнему со мной, однако осознание чудовищной реальности заставляло думать о том, как жить дальше. Я осталась сиротой; у меня нет ни денег, ни собственности: полная зависимость от милостей королевской семьи. Я даже замуж не смогу выйти – ни один приличный мужчина не позарится на сироту без приданого.

В тот день в храме я плакала не только о своей потерянной семье, но и о недоступности жизни, какой желал для меня папа. Он так мечтал, что я смогу применить свой пытливый, смелый ум, который он старательно питал и взращивал. У меня безжалостно отобрали это будущее.

Чья-то рука вцепилась мне в плечо; я не шелохнулась.

– Анни, мне мама сказала, какой ужас, мне так жаль, так жаль… – донесся голос Индиры. – Не плачь, Анни, я не дам тебя в обиду, никогда, обещаю. Я люблю тебя. – Она протянула мне руку, и я вцепилась в нее, как в спасательный круг.

Она обняла меня, словно пытаясь защитить своим худеньким телом от всех бед. Мы долго так сидели, а затем я встала, навсегда попрощалась со своей семьей и ушла из храма рука об руку с единственным человеком в мире, которому была небезразлична.

Поздно вечером я не могла уснуть и, осторожно убрав с плеча теплую руку Инди, вышла на веранду. Меня охватила приятная ночная прохлада, над головой ярко сияли звезды.

– Мамочка, я должна быть с тобой – там, наверху, а не здесь, совсем одна, – прошептала я. Горюя по маме, я понимала, что если бы уехала с ней в Джайпур, то покинула бы этот мир вместе с родными.

Внезапно раздался странный высокий звук, похожий на пение. Оглянувшись, я убедилась, что вокруг никого нет. Пение, напомнившее мне материнские колыбельные, продолжалось, утешая и успокаивая.

Я вдруг вспомнила мамины слова и поняла, что услышала его впервые, а значит, мне передался мамин дар. Мой черед еще не настал, я нужна кому-то в этом мире.

Спустя месяц, когда дожди почти прекратились и стало прохладнее, мы вернулись в Куч-Бихар, и меня разыскала пожилая женщина, которую я мельком видела во дворце раньше.

– Анахита, пойдем со мной.

Она провела меня в тихий уголок, чтобы спокойно поговорить.

– Ты знаешь, кто я?

– Нет.

– Меня зовут Зена, я – вайдья и делаю здесь то же, что твоя мать в Джайпуре.

Она внимательно посмотрела на меня бездонными черными глазами.

– Вы целительница?

– Да. Когда Тира навещала тебя, она, очевидно, предчувствовала, что скоро умрет, и просила передать тебе это, если с ней что-то случится.

Зена протянула мне небольшой полотняный мешочек, перевязанный бечевкой.

– Я не знаю, что там. Пойди в укромное местечко и посмотри сама.

– Хорошо. Спасибо, что передали, что бы там ни было. – Я благодарно поклонилась и встала.

– Твоя мама сказала, что ты обладаешь даром целительства, и просила тебе помочь, – продолжала женщина. – Я вижу, что она была права. Если хочешь, научу тебя всему, что знаю.