Сондерс перевернул газетную страницу и снова покосился на платформу.

Поезд несколько раз дернулся и наконец встал. Сондерсу отсюда больше не было видно шутника в костюме волка, состав проехал дальше по перрону. Сондерс занимал кресло в вагоне первого класса – самом первом после локомотива – и видел только краешек платформы. Между двумя каменными столбами висел металлический знак: «Станция Вулвертон». Хорошо, что у большинства протестующих едва хватало денег на ватман, скотч и фломастеры для плакатов; последнее, чего желал бы Сондерс, – это разделить вагон первого класса – сейчас пустой – с каким-нибудь щенком, переодетым в злого волка.

Впрочем, нет, подумал Сондерс. Плевать. Пускай, пускай приходит прямо сюда и садится рядом. Пусть сидит здесь в своем костюме с дыркой на заднице и морочит мне голову насчет бедных чернокожих детишек, страдающих под знойным африканским солнцем на кофейной плантации. А я ему заявлю, что мы не нанимаем детей на сбор и что «Джими-кофе» ежегодно предлагает полную оплату образования десятерым детишкам из стран третьего мира. И затем спрошу, сколько таких стипендий учредил в прошлом году его любимый замечательный «местный производитель» и где он покупал сырье для своего паршивого кофе? Небось молча закупались у самоанских работорговцев и не отсвечивали. Да, и еще поинтересуюсь, когда все эти активисты предполагают выходить с пикетами против них.

В годы своей работы на «Бургер Кинг» он заработал прозвище «Дровосек» – ведь когда возникала необходимость выполнить неприятную работенку, Сондерс никогда не брезговал рубить по живому. Он не сколотил себе особого состояния; самой крупной его собственностью был дом на двадцать акров в Нью-Лондоне, штат Коннектикут, и еще один, на тропическом островке, да яхта, которая перемещала владельца между двумя названными пунктами, позволяя сохранять разумный баланс. Однажды он уволил женщину на девятом месяце беременности, жену близкого друга, объявив об этом эсэмэской в два слова: «Пошла вон!» Он закрыл изрядно перерабатывающих фабрик, выкинув за ворота несколько сот рабочих; он стоически перенес, когда краснолицая трясущаяся старуха назвала его на идише «бессердечным членососом»: ведь ее небольшая сеть кошерных кофеен не выдержала конкуренции с «Джими-кофе». Собственно, именно для того «Джими» его и нанял: ему требовался дровосек – а самый острый топор в лесу принадлежал ему, Сондерсу. В двадцать лет Сондерс был горячим сторонником любви и мира, и ему нравилось думать, что остался таковым до сих пор, но с годами он все-таки распробовал соленый, ржавый вкус крови. И теперь без него не мог. Равно как и без кофе.

Поезд долгое время стоял: достаточно долго, чтобы Сондерс отложил газету и снова выглянул из окна. Первый раз после отправления поезда с Юстонского вокзала он разозлился на самого себя. Почему, черт возьми, он не арендовал автомобиль? Ехать поездом – импульсивное, сентиментальное решение. Он не был в Англии со времен учебы в колледже. Тогда он провел в Великобритании две недели – на первом этапе кругосветного путешествия, которое в конце концов привело его в ту разваливающуюся груду камней в обдуваемых ветрами горах Кашмира. Он приехал в Англию, потому что здесь были «Битлз»: ведь если бы не они, то подростком он вполне мог свести счеты с жизнью – в те кошмарные дни, когда отец бросил маму. Сондерс прибыл в Лондон, мечтая ощутить «Битлз» так или иначе; его не отпускало желание прикоснуться к кирпичам знаменитого ливерпульского клуба «Пещера», как если бы музыка, которую они когда-то там исполняли, все еще отдавалась бы в теплой красной глине клуба. Сондерс направился на вокзал, протолкался в вагон уходящего на север поезда и несколько часов провел на ногах в жаре и духоте, почти прижатый к девушке из Эдинбурга с каштановыми волосами и в голубых джинсах. Они познакомились уже в вагоне и пока доехали до Ливерпуля, юный Сондерс почти потерял от нее голову. Вероятно, это было счастливейшим воспоминанием в его жизни, – и именно поэтому он так хотел ехать сейчас поездом.