Она разжала левую руку и показала нож того старика-оператора. Нож лежал на раскрытой ладони, и я видел резьбу: разбегающихся в панике лошадей.

– Нет, – повторил я.

Других слов сейчас не было. Слова меня покинули.

Я потянулся за ножом, но Гэри сжала пальцы. Я успел только положить свою руку поверх ее.

– Я всегда считала, что вся эта затея с поездкой в Нью-Йорк – полная фигня. Насчет того, что я стану актрисой, а ты писателем. Фигня полная. Я всегда думала, что это невозможно. Но если я останусь в живых, все-таки стоит попробовать.

Ее рука выскользнула из моей. До сих пор не понимаю, почему ее отпустил.

Навстречу корвету несся белый жеребец; он свирепо смотрел на нас глазами цвета дыма. Змеиный язык скользнул по его черным сморщенным деснам. Прыжок, удар. Автомобиль качнуло. Прыжок. Задние копыта целились в лобовое стекло.

Гэри произнесла почти нежно:

– Прощай.

Она выскочила из автомобиля быстрее, чем я успел повернуть голову.

Гэри удалялась от крыльца: мимо багажника автомобиля, к углу здания и к соснам. Между черными силуэтами древесных стволов я увидел озеро, слабо светящееся в темноте ночи. До среза воды было недалеко. Десятка два метров.

Лошадь передо мной повернула голову, наблюдая за Гэри, потом понеслась следом за ней. К ней присоединились еще две, но Гэри мчалась быстро.

Она уже почти поравнялась с краем леса, когда из-за невысокой живой изгороди выскочил кот. Огромный, как кугуар. Лапа размером с бейсбольную перчатку ударила Гэри, и ее крутануло на месте. Кот прыгнул сверху с глухим мявом, который почти сразу перешел в резкий визг. Мне хочется верить, что Гэри пронзила его ножом. Мне хочется верить: Гэри показала, что и у нее есть когти.

Я побежал. Не помню, как выскочил из машины. Как-то сразу оказался снаружи, и ноги несли меня мимо разрушенного носа «Корвета». Я толкнул решетку ворот, рывком распахнул ее и добрался до двери дома. Конечно, она была заперта. На ржавом гвоздике справа висел ключ. Я потянулся за ним, схватил, уронил, снова поднял. Снова и снова пытался затолкать его в замочную скважину. Мне до сих пор часто снится: вот я трясущейся рукой заталкиваю ключ в замок, спешу изо всех сил, – и тут что-то кошмарное выносится из темноты: лошадь, волк или Гэри – нижняя часть ее лица разодрана; гортань изорвана в клочья. Эй, малыш, скажи-ка правду. Ты и вправду считаешь, что я достаточно красива для киносъемок?

По правде, я, наверное, сражался с замком меньше десяти секунд. Когда дверь открылась, я рванул внутрь так быстро, что ударился о косяк и больно ушибся. Упал на пол – воздух выбило из легких. Я стучал ладонью по половицам, я кричал, я рыдал. Я пнул захлопнувшуюся за моей спиной дверь, а потом свернулся в клубок и завыл. Меня трясло так, словно мое тело только что вынырнуло из проруби.

Мне удалось взять себя в руки только через пару минут. Я встал. На дрожащих ногах прошел вперед, к двери, и через боковое окно выглянул наружу.

С подъездной дорожки смотрели пять лошадей. Они окружили изуродованные останки «Корвета». Они изучали дом глазами цвета болотного тумана. Дальше на дороге я заметил пса. Он бродил вперед и назад: не знающее устали мускулистое средоточие ярости. Кота я не видел – чувствовал. В какой-то миг я услышал его злые вопли, доносящиеся издалека.

Я смотрел на зверей, они уставились на меня. Одна из тварей стояла к дому боком. Жеребец… какой же огромный! По его боку ползли шрамы – застарелые, словно получил он их десяток лет, а не пару часов назад, – и все-таки они были отлично видны на его белой шкуре. В конской плоти ясно проступали вырезанные шрамами слова: «