Обнявшись над столом, головами друг к другу, полковники дружно подхватывают:
«…её сын пролета-ает. С дружеской лаской…»
Полковник Ульяшов решительно меняет слова: «…Но не сдаётся правый и смелый…»
И все трое громко заканчивают:
«…алыми звёздами башен Кремлёвских, смотрит она за тобою».
Палий, дружески ерошит рукой волосы на голове Громобоя.
– За тобой она, Толян, смотрит, за тобой! Не забывай там. Смотри по сторонам, и на приборы. Чтоб взлёт, как посадка… Понял? Сам знаешь.
Громобой кивает.
– Угу!
– Как учили. – Грозит пальцем Палий.
– Угу…
И вновь с этого места в сознание Ульяшова пошли мелкие провалы памяти с обрывками фраз: «ноу пасаран», это вроде бы он кому-то говорил; «я тебя уважаю», это вроде бы ему говорили; «слово офицера», это он клялся, жал ребятам руки и убеждал их – «назад дороги нет». Кому нет, какой такой дороги, куда?
Словно он какое-то кино плохое смотрит. Боевик не боевик, но похоже на индийскую оперу, мыльную, конечно.
В одном из очередных «просветов», Ульяшов неожиданно узнал свой голос, как со стороны, расслышал:
– …Это святое, ребята. Не вырубишь… Шаг сделал – иди. Слово дал – выполни. – Круто кому-то говорил Ульяшов, грозно и серьёзно.
После чего, немедленно очутился в объятиях полковника Палия. Орденские планки друга жёстко царапнули щёку, Ульяшов высвободился.
– Обязательно, Лёвка! Молодец, друг, товарищ полковник, уважаю, – хлопал его по спине Палий. – Я тебя довезу. Налили, ребята… Подняли… Время пошло… Хух…
Полковник Ульяшов слабо сопротивлялся.
– Это последняя.
Тут же услышал замечание от Громобоя.
– Нельзя так говорить, Лёвка, накаркаешь.
– А я и не… каркаю, я… курлычу. – Парировал Ульяшов, и вновь очутился в жёстких объятия полковника Палия.
– Молодец, человече, – дружески мял его Палий. – Наш человек, авиатор… Друг! Брат! Зря с нами не пошёл, сейчас бы летал…
– А я и так… с вами…
Прозвучавший музыкальный перезвон, затем и женский голос, сообщил полковникам – нужный Толяну рейс начинает регистрацию…
– Толя, товарищ командир, слышь, не спи… Это за тобой… Тебя… Это наш…
Такая вот знаковая проза неожиданно приключилась с полковником Ульяшовым. Да! Такое было. Произошло. А он точно этого не хотел. Нет, нет, и нет, но… Слово не воробей, обратно его, как запущенную ракету «земля-воздух», в «трубу» не вернёшь, не та ситуация. Но это он осознал уже позже, на следующий день, утром.
2
Утро
Полковник Ульяшов только что проснулся. Лёжа на измятой постели, в трусах и майке, некоторое время тупо глядит в потолок, приходит в себя. Во рту противно, в голове колокола. От бывшего, вчера, в прошлом, красавца-полковника его многое сейчас отличает. На фигуру, тело можно не смотреть, она обычная (полуспортивная, в трусах и майке), голые бледные ноги, такие же бледные руки, только лицо, шея, запястья рук густо коричнево-загорелые, как специально покрашенные (армейская специфика), а вот физическая сущность лица и взгляд – это да. Достойны «кисти» маэстро Эрнста Неизвестного. И вправду, как же нужно постараться, чтобы из бодрого, ещё накануне, чуть вальяжного, с тонкой улыбкой, приятного, умного, вызывающего доверие и уважение симпатичного лица, можно было такую экстравагантную маску сотворить. Врагу не пожелаешь, а вот… О, о, гляньте… Тело потряхивает, под глазами мешки, щёки обвисли, губы… серые и потрескавшиеся, в глазах пелена, запах изо рта – ффу… мерзко-отвратительный… Как и воздух, кстати, в самой спальной комнате. Надышал за ночь, алкоголик. Ужас, как противно. Ни одна живность не выдержит. Наверное, потому и один живёт, нет? Нет, конечно.