И хотя, как справедливо заметил С. Цвейг, Месмеру «суждено было трудиться, но не суждено было увидеть плоды трудов своих», эти плоды в полную силу заявили о себе в ближайшем будущем, поставив Месмера, этого непризнанного гения психотерапии, в один ряд с величайшими «революционерами духа».

В истории французского масонства время перед Великой революцией было своего рода затишьем перед бурей. Преследования прекратились, ложи процветали, отношения с духовенством были прекраснейшие. Столь же теплыми были и отношения с королевской властью.

Возникает все больше лож научного типа, которые собирали под своей крышей выдающихся представителей науки и искусств. Так, среди членов Научной ложи, основанной в 1769 году Лаландом и затем переименованной в ложу «Девяти сестер», значились наиболее выдающиеся люди той эпохи, крупные политические деятели, литераторы, художники и ученые, такие как Вольтер, Франклин, Кондорсе, Эли де Бомон, Кур де Гебелен, Дантон, Бриссо, Камиль Демулен, Бальи, Ромм, Тара, Пасторе, Форстер, Кабанис, Парни, Ласепед, Шамфор, Франсуа де Нешато, Дедиль, Флориант, Грез, Берне, Гудон, братья Монгольфье и многие другие.

Не уступала ей и тулузская Энциклопедическая ложа, основанная накануне революции, в 1789 году. С момента основания она начала закупать энциклопедии и справочники и оформлять подписку на ряд научных изданий. Менее чем через год она насчитывала более 120 членов, большинство которых принадлежали к интеллектуальной элите общества.

Однако мирная жизнь французского масонства была нарушена революцией. И хотя в символике Французской революции немало знаков масонства (ватерпас, око в треугольнике, арка) и даже сама трехцветная кокарда, придуманная масоном Лафайетом, казалось бы, указывает на масонские цвета (голубой цвет – это первые три степени, красный – степени с четвертой по восемнадцатую, а белый – с тридцать первой по тридцать третью в ложах «шотландского обряда»), тем не менее подобные свидетельства не могут служить доказательством того, что сама революция была делом рук масонов.

Несомненно, что многие крупные революционные деятели принадлежали к масонским ложам (в их числе Робеспьер, Дантон, Мирабо, Бриссо и другие), но самый характер масонства и его нравственная позиция исключали возможность политической оппозиции. Впрочем, справедливости ради надо заметить, что к масонским ложам принадлежали и многие роялисты, а также сам король Людовик XVI и его ближайшие родственники – граф Прованский (будущий Людовик XVIII) и граф Артуа (впоследствии король Карл X).

Террором охвачено все французское общество. Чем разнузданней террор, тем тише масонская деятельность, ибо любое собрание могло повлечь за собой арест (по подозрению в заговоре) и гибель на эшафоте. В годы революции только три парижские ложи – «Центр друзей», «Друзья свободы» и ложа Святого Людовика Мартиники – по-прежнему занимались если не деятельностью, то ее видимостью, и как и почему это сошло им с рук, остается только удивляться.

Возобновление масонской деятельности в следующем столетии давалось с немалым трудом, как бы подтверждая тот факт, что идеалы свободы, равенства и братства, составлявшие подлинную атмосферу масонских храмов, так и не были, а возможно, и не могут быть перенесены в «светскую жизнь». Как не вспомнить Андерсена, который в «Книге конституций» предупреждал, что масонское братство «всегда процветало в эпоху мира».

В наполеоновскую эпоху жизнедеятельность французского масонства разворачивалась под знаком растущего и набиравшего силу антиклерикализма. Наполеон Бонапарт, который сам, если верить многочисленным свидетельствам, «обрел свет масонства», занял в отношении ордена покровительственный тон, считая его прибежищем незрелых или впавших в детство бездельников, развлекающихся игрой в ритуалы и символы. И хотя во времена Империи во Франции процветали женские ложи, которые посещала императрица Жозефина, все это были явные признаки декаданса. Масонство терпели, иногда даже заигрывали с ним, но вся деятельность, в конечном счете, сводилась к салонной игре в куртуазность и звучные имена.