Исследователи выделили социально-демографические основания политических машин: в постсоветской России их опорой стали колхозы, заводы и этнические меньшинства, а также социально незащищенное население. Политические машины оказались устойчивее в регионах с большей долей аграрного населения [Хейл, 2016]. Это соответствует универсальной тенденции – поведение, в частности голосование, в аграрной местности контролируется легче в силу того, что в небольших сообществах сложнее сохранить анонимность [Medina, Stokes, 2007]. В постсоветской России политики могли использовать и историческое наследие колхозов и совхозов с присущими им практиками контроля над крестьянами [Fish, 2005, p. 55] и спросом на материальную помощь из регионального центра. Председатели в качестве брокеров могли предоставить политическую поддержку политикам в обмен на патронаж региона, тогда как со стороны государства посредниками часто выступали назначаемые главы районов [Голосов, 2006; Hale, 2005].

Одним из сильных предикторов успешности политических машин оказалась этническая композиция населения [Хейл, 2016; Golosov, 2013]. Это также соответствует универсальной тенденции, согласно которой компактно проживающие этнически отличные группы, в том числе диаспоры, могут обменивать на патронаж контролируемое голосование своих членов [Скотт, 2016; Китчелт, Уилкинсон, 2016]. В постсоветской России имеют значение именно «этнические сети», унаследованные еще от позднесоветского периода, а не просто формальный статус национального региона, что подтверждается результатами анализа на субрегиональном уровне [Matsuzato, 2001; Hale, 2005; Sharafutdinova, 2013; Goodnow, Moser, Smith, 2015].

Ещё одним источником массовой мобилизации избирателей служат промышленные предприятия [Fish 2005; Frye, Reuter, Szakonyi, 2014, 2015]. Это обстоятельство во многом специфично для постсоветской России в силу наследия советской промышленной социальной и градостроительной политики, когда рабочие проживают рядом с предприятиями, а предприятия предоставляют рабочим социальные блага. Механизм мобилизации на рабочем месте в этом смысле дополняет механизм мобилизации бюджетников и чиновников и не дает отображения в кроссрегиональной вариации.

Так же как и доступ к мобилизации бюджетников и чиновников («административному ресурсу»), в любом регионе у государственных политических машин есть возможность использовать в предвыборных целях социальные программы. Электоральная инструментализация социальной политики – хорошо изученная тактика электоральных авторитаризмов [классический пример Мексики см. в: Magaloni, 2006; Greene, 2007]. В российском случае региональные администрации имеют возможность задействовать в электоральных целях государственные социальные службы, а также формально независимые, но близкие государству некоммерческие организации [Kurilla, 2002; Kulmala, Tarasenko, 2016], или даже давать поручения частным компаниям, занимающимся ЖКХ [Шевцова, 2017]. Возможности политической машины по мобилизации социально незащищенного населения коррелируют с общим уровнем экономического развития региона и урбанизацией [Cook, 2014], а потому, как и в случае с мобилизацией на рабочем месте, механизм мобилизации в обмен на социальные услуги затруднительно операционализировать в качестве отдельной переменной, объясняющей кросс-региональное разнообразие.

Завершая обзор социально-демографических оснований российских политических машин, стоит отметить целый блок работ, которые находят исторические корни региональной политической вариации [Lankina, 2012; Obydenkova, Libman, 2015; Lankina, Libman, Obydenkova, 2016]. Этот блок непосредственно примыкает к экономическим и социологическим исследованиям о влиянии миграционных процессов прошлого, экономического и государственного строительства и значении социального капитала в современности [Markevich, Mikhailova, 2013; Foa, Nemirovskaya, 2016; Полищук, Макарьин, Зубарева, 2013]. Таким образом, «исторические» переменные могут выступать прокси (близкие) к трудноуловимым параметрам политической культуры.