Вводя эти новые отправные точки анализа современной представительной демократии, Розанваллон подчеркивает, что для преодоления разочарования современных демократических обществ в политических лидерах и институтах недостаточно просто усовершенствовать существующую представительную систему, но необходимо более широко посмотреть на проблему демократии, используя как социологические, так и политологические подходы.
Политическая практика представительства, отмечают исследователи данной проблематики, может в равной степени способствовать как включению, так и исключению масс из политики [Rehfeld, 2005; Plotke, 1997]. В условиях кризиса традиционных форм представительства (партий и других организаций) ключевой проблемой становится налаживание новых каналов представительства и поиск новых площадок для формулирования индивидуальных и групповых интересов, создания пространства для публичного дискурса, делиберации и других форм согласования интересов.
В контексте проблемы исключения Р. Далтон указывает на то, что использование новых методов политического участия, методов прямого действия требует большей личной активности, больших политических навыков и больших ресурсов, чем традиционные способы представительства и участия. А это увеличивает разрыв в возможностях участвовать («participation gap») между низкостатусными группами и высокостатусными индивидами [Dalton, 1996, р. 4].
В последние два десятилетия в западной политической науке активно обсуждается проблема кризиса классической модели и механизмов политического представительства (прежде всего, такого важнейшего института, как политические партии), которые, по мнению многих граждан, не являются более легитимной формой представительства интересов. Констатируется, что в сложном современном обществе, с присущим ему разнообразием интересов и тенденцией к большей индивидуализации, традиционные институты представительства не отражают интересов многих социальных групп, не обеспечивают достаточно широкого доступа граждан к процессу принятия политических решений [см., например: Сastiglione, Warren, 2013; Caiani, 2002, p. 8–9; Urbinati, 2006 a]. Так, например, Ульрих Бек ставит вопрос о том, что происходящие в обществе позднего Модерна процессы глобализации и индивидуализации могут иметь в качестве политических последствий возникновение иной формы политического, основанной на «правах человека и нравственном, альтруистическом индивидуализме», и замену представительной формы демократии «индивидуалистическим республиканизмом» [Бек, 2002].
Сущностной чертой модели современного демократического представительства является «политическое самостояние индивидов как граждан, уполномоченных наделять представителей властью и затем держать их под контролем» [см., например: Сastiglione, Warren, 2013, p. 11]. Это предполагает, что индивиды участвуют в процессе выдвижения, обсуждения и голосования за своих представителей и способны выступать как «деятельные граждане (citizen-agents)» [Сastiglione, Warren, 2013].
Важным механизмом, посредством которого граждане в современном демократическом обществе вовлекаются в политический процесс и влияют на проводимую политику, является процесс обсуждения и выработки коллективных решений в пространстве гражданского общества или публичной сферы, описанный в концепции делиберативной (дискурсивной) демократии [Dryzek, 2000]. Один из наиболее влиятельных исследователей этого направления, получившего развитие начиная с 90‐х годов, Джон Драйзек обращает внимание на различия между классической либеральной трактовкой демократии и делиберативной концепцией. Если с точки зрения первой главное значение для достижения демократического идеала имеет агрегация предпочтений или интересов в коллективные решения через голосование и представительство, то в случае с делиберативной концепцией сущность демократической легитимности состоит, напротив, в «способности