В. В других случаях элиты избирают политический курс, препятствующий развитию плюрализма и враждебный либерализму. Такой выбор всегда делается намеренно, чтобы сохранить контроль над благами «ресурсного проклятия», монополию на власть и / или из страха социального протеста. Порой, однако, такой выбор подается собственному обществу как вынужденный или камуфлируется заявлениями о «национальном пути» к демократии. Такие случаи – тупики демократизации. Из нашей выборки Россия и Украина – примеры таких «застрявших транзитов». Развитие событий покажет, возможна ли в них эволюционная демократизация, или выход из подобного тупика возможен лишь через коллапс социальной модели (в более бедных странах) или смену элит под воздействием либо поколенческих, либо внешних факторов, требующих специального анализа.

Г. Выше уже упоминалась необходимость анализа каждого конкретного случая. Отметим теперь одно из измерений такого анализа, имеющее прямое отношение к оценкам дальнейшего развития посткоммунистических стран. В отличие от всего остального мира они начали свои трансформации с близкого к нулевому уровня развития рыночных отношений в экономике. В этом регионе мы и сейчас найдем примеры того, как демократия возникала параллельно с рождением или возрождением «буржуа», если вспомнить знаменитую максиму Дж. Баррингтона Мура «нет буржуа – нет демократии» [Moore, 1966]. Центральная и Юго-Восточная Европа не только построили демократии с рыночной экономикой, но и доказали их состоятельность: даже тяжелое воздействие экономического кризиса в 2008–2010 гг. не нанесло серьезного ущерба их демократическим институтам и практикам, в отличие от многих других европейских демократий (по оценкам индекса демократии журнала «Economist» за 2010 г.). Но этот «буржуа» будет продолжать развиваться даже в недемократических странах. В последнее десятилетие впечатляющие результаты показала модель авторитарного экономического роста в Китае, служащая образцом для многих недемократических стран Третьего мира: это выглядит глобальным вызовом демократии как «единственной игры в городе». Модели экономического роста в странах «ресурсного проклятия», таких как Россия, Казахстан или Азербайджан, не приносят значимых свидетельств роста запроса на демократизацию. Напротив, новейшие исследования среднего класса в России [см.: Средний класс после кризиса, 2010] показывают, что у современного российского «буржуа» развиваются как продемократические, так и проавторитарные запросы; первые связаны с модернизацией, вторые – со страхом хаоса или попыток «реванша» со стороны менее удачливых социальных слоев в случае, если страна вступит на путь демократизации.

Наши выводы ни в коем случае не носят завершенного характера. Преобразования во многих посткоммунистических странах отнюдь не закончены. Структуры всех экономик, в том числе в недемократических странах, продолжают видоизменяться, и общий тренд этих изменений – прорыночный. Недемократические правители и те вынуждены имитировать демократические процедуры и проводить выборы. Демократические ценности и либеральные практики являют себя постсоветским гражданам даже через кривые зеркала авторитарных режимов. С другой стороны, после кризиса 2008–2010 гг. на повестку дня вновь вернулся вопрос о качестве демократии и госуправления даже в домене устоявших демократий. На обозримое будущее в дискурсе о демократии очевидно будут доминировать темы пределов демократической волны 1989–2010 гг. и вызов демократии со стороны китайской модели развития. Но в новый раунд обсуждения судеб демократии мы входим с лучшим пониманием ее основных трендов и осознанной потребностью более нюансированного изучения взаимовлияния объективных и субъективных факторов развития каждого трансформирующегося общества.