Еще одной распространенной ошибкой имплементации теории метафоры в отечественной политической лингвистике является игнорирование интеракционистских свойств прототипа: его структуры – это структуры взаимодействия человека и мира. А.Н. Баранов подчеркивает: «Метафоры используются для категоризации проблемной ситуации и формируют набор альтернатив для решения проблемной ситуации (так, осмысление оппонента в споре как врага в метафоре Войны увеличивает конфликтность общения по сравнению с метафорой Танца, в которой спор воспринимается как совместная деятельность для достижения эстетического эффекта)» [Баранов, 2004 b, c. 71]. Однако использование метафорических моделей, не относящихся к базовому уровню (например, модели организма), не позволяет выделить доконцептуальные структуры, гештальт и тем самым высветить действительные поведенческие стратегии. Автор указывает: «Комплекс Органистических метафор, таких как Растение-дерево, Организм, Культура / Традиция, Природа, указывает на то, что эксперты воспринимают Коррупцию как имманентное, естественное свойство российского социума. Всего в корпусе обнаружилось 64 употребления метафор такого типа – порядка 15% от всех употреблений… Важнейшее свойство Органистических метафор заключается в том, что Коррупция рассматривается как феномен, не подверженный рациональному вмешательству и способный к саморазвитию» [Баранов, 2004 b, с. 75]. Во‐первых, организм – не концепт базового уровня, поэтому стоящий за ним гештальт выявить сложно. Во‐вторых, невыявленный гештальт не позволит прочертить возможную схему опыта. В частности, понять, что из «коррупционного» сторонник данной метафоры считает допустимым, какие действия он вообще будет считать относящимися к коррупции и т.д. А ведь инструментарий, предложенный Дж. Лакоффом, М. Джонсоном, Ж. Фоконье и другими, позволяет проводить такой анализ.

А.Н. Баранов предлагает более глубокую стратегию анализа политических метафор, обращаясь уже к уровню метаязыка. «Полное исследование метафорического дискурса с использованием корпусных технологий предполагает, во‐первых, сбор представительного корпуса контекстов употребления метафор, во‐вторых, разработку метаязыка описания области источника и цели; в‐третьих, описание типичных метафорических моделей в смысле дескрипторной теории метафоры, в‐четвертых, выявление концептуальных метафор дискурса (в качестве формального параметра для этого может использоваться параметр стабильности денотативных отображений) и, наконец, в‐пятых, определение набора М-моделей и концептуальных метафор как дискурсивных практик [Баранов, 2004 a, с. 14–15].

Предложенная А.Н. Барановым стратегия использует неточное понятие «метафорическая модель» (см. выше анализ данного понятия) и, несмотря на глубину и продуктивность данного подхода, провоцирует две вышеназванные ошибки. Повторим: неиспользование концептов «среднего уровня» делает сложным выявление опытных гештальтов, связанных с телесной укорененностью человека в мире и непосредственным взаимодействием с этим миром. Это, в свою очередь, мешает четко очерчивать поле поведенческих стратегий и действий.

Поэтому данный алгоритм нуждается в уточнении именно этих позиций. Его уточненную модель можно представить следующим образом:

– сбор представительного корпуса контекстов употребления метафор;

– выявление метафорических моделей (или описание типичных метафорических моделей в смысле дескрипторной теории метафоры);

– установление доконцептуальных структур и типа непосредственного (физического) опыта взаимодействия с миром, структуры которого определяют гештальт концепта-источника и возможности дальнейшего переноса структур;