Функционируя в качестве инструмента режима, партия не смогла развиться в независимый институт общественно-политического представительства и вернулась к классической советской мобилизационной модели. Пользуясь терминологией Хейла, многие «заменители партий», в первую очередь лоббистские и бюрократические группировки, продолжили свою закулисную деятельность в качестве несистемных форм представительства, отдавая предпочтение не открытой политике, а теневым сделкам в рамках административного режима. […]

На протяжении большей части второго срока Путина шли дебаты по поводу того, планировал ли административный режим институционализироваться в форме доминантной партийной системы. […] Эта означало бы переход от дуалистического государства к откровенному авторитаризму. Хотя электоральные успехи ЕР росли, она, в отличие от ИРП, не была механизмом передачи лидерства или инструментом разрешения конфликтов между фракциями (как ЛДП в Японии). Партия оставалась придатком административного режима, который черпал свои силы, с одной стороны, из легитимных полномочий авторитарного президенциализма, а с другой – из собственной способности пользоваться доступом к государственным ресурсам. Находясь в подчиненном административному режиму положении, ЕР стремилась к гегемонии в той части политической сферы, которая регулировалась нормами конституционного государства. […]

Институционализировав свой политический престиж путем создания мощной объединенной партии (ЕР), Путин получил по итогам выборов 2003 г. стабильное большинство в парламенте. В 2007–2008 гг. набор функций расширился, и ЕР была использована как инструмент передачи исполнительной власти. Тем самым ЕР приобрела некоторые функции правящей партии, несколько расширив свою роль в распределении ресурсов и в области идеологической пропаганды, а также в качестве источника легитимности нового государственного курса. ЕР стала привилегированной частью системы управления, оставаясь вместе с тем ее подчиненным элементом. Существовали, однако, значительные сомнения по поводу того, как долго ЕР сможет сохранить положение доминирующей партии. Она не была независимым игроком, а представительная власть по-прежнему оставалась подчиненной подсистемой. Административный режим сохранял контроль над ЕР и не давал ей развиться в настоящую доминирующую партию. Да и возможности доминирующей партии контролировать административный режим оставались ограниченными. В России исполнительная власть не нуждается в поддержке независимых партий; не усвоили российские партии и традиций корпоратизма (в отличие от Мексики и Японии). Внутрипартийные же фракции не представляли определенных групп электората, а отражали различные нюансы центристской идеологии.

Российская партийная система – яркий пример «государствозависимого» пути развития партий. В августе 2009 г. Кремль провозгласил, что «начинаются новые демократические времена», появились дискуссии о необходимости лишить ЕР ее почти что монопольного статуса [Sweeney, 2009]. Однако в итоге доминирование ЕР только укрепилось, а управление политическим процессом административными методами продолжилось дальше. Тем не менее само обсуждение проблемы демонстрировало признание того, что усиление административного вмешательства в политику угрожает не только легитимности, но и жизнеспособности дуалистического государства. Разрыв между обещанием Медведева расширить границы политического плюрализма и усилением административного контроля над политической системой увеличивался. Либеральные заявления не были подкреплены соответствующими политическими или кадровыми переменами. Вопрос не столько в том, имел ли Медведев желание и способность обновить политические и экономические институты, а в том, сохранила ли сама система способность к обновлению. Дефектные выборы декабря 2011 г. поставили под сомнение эффективность управления политическими и электоральными процессам силовыми методами. Провозглашенные политические реформы предполагали упрощение регистрации политических партий и расширение электоральной конкуренции. Тем самым были продемонстрированы эволюционный потенциал конституционного государства и его способность «сверху» адаптироваться к новым реалиям, но для успеха ему требовалась общественная мобилизация «снизу».