Галина нервно вытерла о платье вспотевшие ладони. Сопротивление властному мужу далось ей нелегко. И что проку, что Михаил ей вовсе и не муж? Нервничает она от этого ничуть не меньше.

Да, тяжело возражать, когда всю жизнь подчинялась, опыта вовсе нет. Да и характер мягкий, податливый, с таким нравом жить трудно. Ей об этом еще бабушка говорила. Хотя почему говорила? Она и сейчас ее размазней называет.

В ушах как наяву зазвучал бабкин хрипловатый голос:

– Хорошая ты девка, Галка, да вот только бесхребетная. На тебе ведь все, кто побойчее, как на кобыле ездят. Ты отпор учись давать, а то ведь заездят напрочь.

Галина резко оглянулась, будто кто-то мог стоять у нее за спиной, никого не обнаружила, и невесело рассмеялась. Да, бабушка всегда права, пусть даже понимаешь это далеко не сразу.

Пользуясь приоткрытой дверью, в комнату заглянула Клавдия Петровна.

– Не помешаю? Я собралась и уезжаю. Сестре уже сообщила, она ждет меня с нетерпением, – говоря о сестре, хозяйка тепло улыбнулась. – Такси сейчас подойдет, заглянула попрощаться.

– Счастливой дороги! – и мать и дочь повернулись к немолодой женщине. – И чтоб ваша сестра обязательно поправилась!

– И вам всего доброго, – не осталась в долгу Клавдия Петровна. – Надеюсь, все у вас будет хорошо! – и она лукаво подмигнула Галине.

Жилички проводили хозяйку до остановившего возле подъезда такси, помахали вслед и отправились обратно.

– Представляешь, мама, теперь мы здесь одни, никто нам не указ! – Влада радостно покружилась посредине комнаты.

Но тут же что-то вспомнила и печально поникла. Заметившая это мать осторожно спросила:

– Что у тебя не ладится, доча?

Влада растянула губы в фальшивой улыбке и бравурно заверила:

– Все хорошо и даже замечательно. С учебой все в порядке, крови и трупов я не боюсь, недостатка популярности у парней не замечала. В общем, все здорово.

Галина сочувственно покачала головой.

– Не хочешь говорить, не надо. Просто поверь – любовь проходит. Даже очень-очень сильная. Просто надо понять, что тебе нужнее.

Влада решила, что мать говорила о себе. Конечно, любая любовь скончается от водопада злопыхательства, которую на твою голову выливает любимый человек. Но у нее-то совершенно другое – ее-то никто не оскорблял! Яр и не говорил ей никогда, что она – единственная и неповторимая, других не будет, следовательно, никакого повода обижаться у нее вроде как и нет. Раз Ярослав предпочел другую, значит, не судьба.

Сели за стол попить на ночь чаю с молоком, Галина с восхищением взяла в руки тоненькую фарфоровую чашечку.

– Красота-то какая! Я в своей жизни и не видала такой. И не жалко ее Клавдии Петровне, ведь разбиться ненароком может? Лучше уж от греха подальше чего попроще купить, а этими только любоваться.

Влада посмотрела на свою чайную пару.

– Это остатки старого сервиза, мама. Я тоже поначалу так говорила, но хозяйка заверила, что их осталось только добивать, а сервиз не такой уж и ценный, да и составной. Кстати, если приглядишься, то увидишь, что блюдце с чашкой разные.

Галина всмотрелась, но ничего подобного не заметила.

– Чем они разные-то? Оба беленькие, почти прозрачные, с тонкой золотистой каемочкой. Никакого отличия не вижу.

Дочь перевернула свои блюдце с чашкой и показала матери.

– У них на донце видны логотипы разных фирм. А так внешне похожи, да. Прямо один в один.

Удивившись, Галина торопливо допила чай и тоже перевернула свою пару. Там действительно стояли полустертые фирменные знаки разных фарфоровых заводов.

Влада пояснила:

– Блюдце майсенский фарфор, это Германия, а чашка – дулевский, недалеко от Москвы. Похоже, они в свое время майсен копировали.