Мы говорили, говорили, вспоминали, деликатно обходя самое больное, немного помыли косточки моему мужу, как же без этого, и постоянно хохотали. Благородная дэйна Ализарда Данвел – женщина-праздник, способная разогнать самые тяжёлые тучи.

Когда она уезжала, туч не наблюдалось, небо над башнями замка нависало низко, но всё ещё сохраняло яркую летнюю лазурь. Я вышла проводить, но к внешним воротам не пошла, остановилась у внутренних.

– Приезжай почаще, Лиз, – в который раз попросила я, зная ответ наперёд.

Тётя его не стала озвучивать, просто виновато и грустно улыбнулась.

– Козёл твой Верген, – только и сказала она.

– Лучше здесь, чем в какой-нибудь закрытой лечебнице, – в который раз напомнила я. – Даже если там стены без трещин и крыша не дырявая. В последнем, впрочем, не уверена.

– Ох, Дэри… Береги себя, ласточка. И не забывай принимать лекарства, ладно? Мы обязательно что-нибудь придумаем!

Я криво улыбнулась и пошла в дом.

Отраву, именуемую лекарством, я действительно принимала регулярно, хотя потом страдала от приступов тошноты, противного головокружения, а иногда и чехарды с памятью. К счастью, длились приступы недолго. Без этих снадобий возвращалась лихорадка, природы которой целители не знали. Накрывало так, что имей я силы самостоятельно доползти до галереи, выходящей на обрыв – доползла бы. Без лекарств я чувствовала себя попавшей в кипящее болото. Горела, плавилась и задыхалась, голова взрывалась тысячей пузырьков, по венам бежал жидкий огонь, и кружилась, падала сухим осенним листом, и падение было бесконечным. Не было сил звать кого-то на помощь: последний раз я пыталась прекратить всё это здесь, в стенах Бейгор-Хейла, год назад или около того, но в тот момент в замке находился муж, к досаде или к счастью. Вытащил. После, конечно, отругал и грозился нанять помощника, который стал бы собственноручно вливать в меня те микстуры и зелья, а я смотрела в испуганные тёмные глаза и ощущала прикосновения мягкой влажной ткани к своему лицу, шее, груди. Больше я предписания лекаря не игнорировала. Лучше уж помучиться тошнотой и головной болью, чем ждать, пока то болото засосёт и растворит в себе окончательно.

Очередное издевательство над слабым телом, не желавшим исцеления, я провела как раз в день отъезда Ализарды. Маленькая пёстрая сова следила за игрой бликов на пузырьках из гранёного стекла, пока я смешивала порошки и переливала ядовитого цвета зелье в мерный стаканчик, и отказывалась улетать охотиться, пока я валялась в постели с дивным зелёным цветом лица. Я гладила пёстрые пёрышки, и становилось чуточку легче.

Утром я снова была бодра и могла вернуться к любимому занятию.

Рисовала я неважно, но для будущих картин всё равно делала наброски, как умела. Потом садилась перебирать нитки, и эта подготовка нравилась не меньше самого процесса. Верген ворчал, что моё рукоделие затратно, но материалы заказывать не запрещал. Тётя находила готовые работы очень милыми, несмотря на деревенский стиль, но раз от раза я всё аккуратнее и филиграннее выкладывала шерстяную нить, смешивала оттенки словно мазки краски, создавала нужного объёма и формы рельеф, и в какой-то момент нашёлся заинтересованный покупатель. На такое я не рассчитывала; у меня просто было слишком много свободного времени, ещё больше тоскливого одиночества, а каждая вырученная с продажи картин монетка приближала к тайной цели.

Я расположилась в старой библиотеке, ставшей мастерской, и туда же прилетела моя совушка, требовательно постучав с наружной стороны окна. Я старалась не допускать птицу в библиотеку, птица, в свою очередь, пыталась дорваться до пряжи с поразительным упорством. Любила поиграть с яркими нитками.