– Репетирует, наверное, – равнодушно ответил тот.

После завтрака они с Тиком два часа позанимались, готовясь к экзаменам. Оба не сомневались, что сдадут, но на всякий случай проштудировали все, поскольку от результатов зависело, попадут ли они в университет. А в одиннадцать утра пошли прогуляться по имению. Вскоре они подошли к развалинам монастыря, скрытым от дороги стеной из старых деревьев.

– После Реформации земли отошли королю, – сказал Тик, – а здание лет этак сто использовалось под жилье. А потом построили Кирстенслот, и тут все пришло в упадок.

Они осмотрели внутренний двор монастыря, по которому когда-то сновали монахи. В их кельях теперь хранились садовые инструменты.

– Тут есть такие штуки, к которым лет двадцать никто не притрагивался. – Тик пнул ржавое железное колесо, а потом открыл дверь в просторное светлое помещение. Там было чисто и сухо, хотя высокие узкие окна стояли без стекол. – Когда-то здесь были кельи монахов, а сейчас летом и осенью порой живут сезонные рабочие с фермы.

Они вошли в церковь, где хранилась всякая рухлядь. Пахло сыростью. Тощий черно-белый кот уставился на них негодующе, словно спрашивая, кто дал им право тут шляться, и выпрыгнул в окно.

Приподняв край полотняного чехла, Харальд обнаружил сверкающий «роллс-ройс» – без колес, на подпорках из кирпича.

– Отцовский? – спросил он.

– Да. Дремлет на привязи, пока нет в продаже бензина.

Еще там стоял деревянный верстак с тисками, весь в рубцах и шрамах, и висела полка с инструментами, вероятно, для ухода за машиной, когда она была на ходу. В углу пряталась раковина с краном для холодной воды. Ближе к стене громоздились ящики из-под мыла и апельсинов. В один из них Харальд заглянул. Там оказалась груда игрушечных машинок из раскрашенной жести. Он взял одну рассмотреть поближе. В окне автомобиля виднелось лицо водителя: на боковом стекле он был нарисован в профиль, на ветровом – анфас. Харальд вспомнил, как страстно мечтал о такой когда-то, и бережно вернул машинку на место.

В дальнем углу стоял одномоторный аэроплан без крыльев.

– Что это? – заинтересовался Харальд.

– «Хорнет мот» английской компании «Хэвилленд». Отец купил его пять лет назад, но летать так и не научился.

– А ты в нем летал?

– Еще как! Нас катали, когда он был новенький.

Харальд прикоснулся к огромному, метра два в размахе, пропеллеру. В глазах юноши математическая точность изгибов делала пропеллер произведением искусства. Самолет стоял, чуть накренившись на сторону: шасси было повреждено, а одна шина – спущена.

Он погладил фюзеляж и с удивлением обнаружил, что тот выполнен из ткани, натянутой на раму, кое-где морщинистой, кое-где рваной. Выкрашенный светло-голубой краской, корпус самолета был оконтурен черной линией с белой кромкой, но окраска, когда-то свежая и бодрящая, поблекла, запылилась и, в потеках масла, выглядела неопрятно. Впрочем, крылья у самолета все-таки имелись: такие же, как у биплана, и выкрашенные серебром, они были отведены назад, поскольку держались на петлях.

Через боковое окно Харальд заглянул в кабину: примерно как в автомобиле два сиденья бок о бок, лакированная приборная доска с множеством круглых шкал. Обшивка одного из сидений лопнула, из дырки торчит набивка. Похоже, там угнездились мыши.

Он нашел ручку дверцы и забрался внутрь, не обращая внимания на шорохи и топоток спешно убегающих лапок. Уселся на сиденье без дырки. Управление казалось несложным. В середине торчала рукоятка, пользоваться которой можно с любого сиденья. Положил руку на рукоять, ногу поставил на педаль… Наверное, летать – занятие еще более захватывающее, чем водить мотоцикл. Он представил, как парит над замком, словно огромная птица, а в ушах его рокочет мотор.