– В Лондоне полагают смерть русского царя у нас неизбежной, – сообщил сын. – Лорд Элленгейм, хранитель тайной печати, выразился совершенно определенно. Мы между молотом и наковальней. Что делать?

Старуха задумалась.

– Им хорошо, – протянула она. – У себя на острове. Никто их не достанет. Эти господа далеко и могут позволить себе думать о том, как осложнить жизнь России, оставаясь безнаказанными. А мы? Перед ними даже не встает вопрос: что будет с Польшей, если царя убьют в Варшаве?

– Для них это способ вывести Петербург из войны со Стамбулом, – отозвался сын. – Но мы должны подумать о себе. Как лишить царя престола и не накликать на себя нашествие? Я уже не говорю еще одного кандидата в виде герцога Рейхштадтского? – Адам затосковал и знаком приказал горничной принести и себе стаканчик наливки.

Изабелла подняла на сына чуть насмешливые глаза. Нет, герцог Рейхштадтский им совсем не нужен. Лишний претендент. Яркое наполеоновское знамя. Стоит им помахать, и половина Польши встанет за него только из чувства противоречия, забыв, что рядом, дома есть готовый кандидат, который уже сто раз спасал свой народ от погрома со стороны русских головорезов.

– Так что делать? – интонации его голоса были просительными, как в детстве, когда срывался с привязи любимый отцовский скакун или улетал хороший дрессированный кречет.

– Кто может помешать Николаю? – со сдержанным раздражением потребовала мать. – Константин. Значит, через него и будем действовать. О, не через самого, – она заметила скептическое выражение на лице у сына. – Он слишком горяч и вздорен. Но, вероятно, в его окружении есть люди, которые много потеряют, если младший брат коронуется в Варшаве, как короновался в Москве. Ведь меланхоличка Лович могла бы стать нашей королевой. А воспитатель цесаревича генерал Курута – наместником. Чисто гипотетически.

Княгиня Изабелла прекрасно видела, как напрягся ее Адам. Он с юности не ладил с Константином. Его отношения с Александром всегда были идиллическими, даже теперь князь говорил о старом друге и господине как о небожителе. А ведь знал и слабости, и откровенные промахи Ангела[54].

С Константином было иначе. Тот невзлюбил молодого поляка с первого знакомства и всегда ревновал к нему брата. Потому что в своем дремучем сердце не мог принять, что у Александра есть более утонченные и просвещенные друзья, далекие от солдафонства.

В Польше они соперничали. Цесаревич не мог простить Чарторыйскому его предательства в годы войны. Адам ему – неумения ценить даров Александра для побежденного народа – конституции, сейма, прав…

– Остановись, – потребовала старая княгиня. – Не растравляй себе душу. Не в Константине теперь дело. Его надо открыто поссорить с братом. Втайне их отношения, думаю, давно испорчены. – Изабелла кивнула своим мыслям, будто вела разговор не с сыном, а с внутренним собеседником. – Надо противопоставить капризы цесаревича воле брата. Ведь он когда чего-то по-настоящему захочет, то упрется в землю всеми четырьмя копытами. Как кабанчик. Один скандал с женитьбой на Лович чего стоит.

Да, Адам был согласен. Ради Жанетты цесаревич вышел из повиновения семье и пожертвовал правом на корону.

– Значит, будем действовать через нее, – бодро заключила старая княгиня. – А уже ее забота – настроить мужа против Николая.

– Бесполезно, – Адам нахмурился. – Еще никому не удавалось вывести бедняжку из полного повиновения супругу и заставить хоть что-то ему внушить. Она побаивается и трепетно любит этого урода!

– Любит? – Княгиня пожевала губами. – Так это же прекрасно, дитя мое. На нее можно влиять. Говоришь, еще никто ни разу… Так ведь еще ни разу никто не угрожал положению Константина. – Старуха хлопнула ладонью по подлокотнику кресла. – Мне надо встретиться с этой несчастной девочкой. Устрой мне визит в Бельведер.