– Понимаю. – С каждым словом генерала у Дронго все больше и больше портилось настроение. Он уже догадался, какой вывод может сделать его собеседник.

– О нашей работе не знал никто, – подошел к главному Машков. – Ни один человек. Секретность была абсолютной. Даже сотрудники ФСБ и МВД, которые следили за перемещениями подозреваемых, не знали об истинных масштабах нашей работы. Ни один человек. Только члены нашей комиссии и ты.

– И поэтому я главный подозреваемый? – в упор спросил Дронго.

– Не знаю. Я пытаюсь понять, как это могло произойти, но пока не в состоянии этого сделать. Могу тебе только сказать, что я думаю. Конечно, это не ты. Но тогда почему такая мгновенная реакция? Как ты можешь это объяснить? И как я должен это понимать?

Дронго молчал. Смотрел в глаза сидящему напротив гостю и молчал.

– Ты сам напросился на работу в комиссию, – безжалостно продолжил Машков, – ты первым позвонил мне. Непонятно как вычислил всю эту группу. Сдал нам Дзевоньского и компанию. Но главный подозреваемый ушел совершенно необъяснимым образом. Словно его кто-то предупредил или он заранее обо всем знал. А что, если кто-то еще более умный и предусмотрительный решил, что Дзевоньского и его людей можно сдать как отработанный материал, чтобы переключить все внимание нашей комиссии на эту группу, в то время как исчезнувший Гейтлер проведет свой террористический акт?.. – Машков замялся.

– Договаривай, – потребовал Дронго.

– Если они купили Гейтлера, то почему не могли нанять еще одного очень умного и знающего эксперта? – нанес свой самый жестокий удар генерал. – Извини, что я вынужден так говорить.

– Ничего, ничего. Я уже привык к вашим оскорблениям. Правда, мне казалось, что ты все правильно понимаешь.

– Я передал тебе вывод наших аналитиков. Кроме тебя, никто не знал о нашей операции. Может, ты случайно кому-то проговорился?

– Ты повторяешься, – заметил Дронго. – Сначала была трагедия, а сейчас – фарс. Неужели ты действительно считаешь, что они могли меня купить? Интересно, за какие деньги? И я провел такую хитроумную операцию, не понимая, что стану главным подозреваемым?

– Не считаю, – ответил Машков, – поэтому приехал к тебе. Завтра у нас будет сеанс допроса. Ты должен присутствовать.

– Кого будут допрашивать?

– Тебя.

– Примените ко мне ваши методы?

– Да.

– Я могу отказаться?

– Нет.

– Я буду помнить об этом допросе?

– Думаю, да. Мы не применим лишних психотропных средств. Нам важно выявить степень твоей невиновности.

– Или виновности, – добавил Дронго. – Будете меня потрошить, как рыбу, выжимая все сведения из моего мозга.

– Это единственный выход. И для тебя. И для нас.

– Надеюсь, вы не испортите мне голову? Это мое единственное богатство.

– Не беспокойся. Постараемся не испортить.

– А Гейтлер?

– Он исчез. Мы не можем понять как, но он почувствовал, что мы вышли на них, и исчез.

– Такая гениальная интуиция? – Дронго покачал головой. – Тут скорее другое. Он просто просчитал ваши действия. Сначала осечка с этим поляком, которого вы сняли с рейса. Неожиданный приступ. Он действительно болен диабетом?

– Да. Уже много лет. И говорил об этом Дзевоньскому. Мы действовали правильно…

– А потом вместо Гельвана разговаривал ваш сотрудник.

– Там все было безупречно. Он говорил голосом Гельвана.

– Но сообщил, что попал в аварию и приедет с некоторым опозданием. Мне еще тогда не понравилась ваша версия. Подряд два чрезвычайных происшествия. Гейтлер в это не поверил и правильно сделал. Один сбой может считаться случайностью, но два сбоя – это уже подозрительная закономерность. Потому он и исчез.