Интересно, Уильям видел, как под Джеком ломается лед и он падает в Кастельгравен? Интересно, стал бы Партитурщик спасать Джека, если бы не подоспел самый маленький солдат? Интересно, приходил Уильям в стокгольмский «Гранд-отель» смотреть, как Джек завтракает? Интересно, папа видел, как Джек уписывает за обе щеки завтрак в «Бристоле» в Осло, видел его, словно подвешенного в воздухе, в кабине лифта над Американским баром в отеле «Торни» в Хельсинки?

И сейчас тоже, в Амстердаме, по субботам, когда Джек сидел у окна или стоял в дверях в «Красном драконе» на Зеедейк, просто разглядывая прохожих на запруженной улице, всех этих бесконечных мужчин, бродящих туда-сюда по кварталу красных фонарей, – в такие вот субботы, интересно, папа не проходил мимо него в толпе? Если Уильям, по словам Фемке, отлично знал, как он, Джек, выглядит, то сколько раз Джеку уже доводилось видеть папу, хотя он сам об этом и не подозревал?

Но позвольте, разве мог Джек не узнать Уильяма Бернса? Конечно, тот не стал бы снимать посреди улицы рубашку и показывать Джеку свои татуировки, тут бы мальчик его точно узнал, но все же – разве мог сын не узнать своего отца, у них же столько общего? Взять хотя бы ресницы, кое-какие женщины говорили об этом Джеку прямо в лицо.

С того самого дня у Фемке Джек стал повсюду искать Уильяма Бернса. В некотором смысле он начал искать его именно с той минуты – но какие же слабые были у него основания думать, что этим стоит заниматься! Ведь про отца он услышал от женщины, которую считал проституткой, которая, вне всякого сомнения, отличалась жестокостью и которой ничего не стоило ему солгать.

– Она лжет, Джек, – тут же опровергла слова Фемке Алиса.

– Это ты лжешь, лжешь сама себе, – ответила та. – Ты говоришь себе, что Уильям все еще тебя любит; так вот, это ложь. Более того, ты думаешь, что он любил тебя тогда, в Эдинбурге, но это же просто смешно!

– Я точно знаю: когда-то он меня любил, – сказала Алиса.

– Если Уильям когда-то тебя любил, разве смог бы он вынести эту картину – ты в роли проститутки? – сказала Фемке. – Если он тебя любил, он бы умер в тот самый миг, как только увидел бы тебя в витрине. Разве не так? Еще бы, конечно! Только тут одно условие – если он тебя любил, если ты ему небезразлична.

– Разумеется, я ему небезразлична! – вскричала Алиса.

Вообразите: вам четыре года и ваша мама орет на какую-то незнакомку, а та – на вашу маму. Подумайте: смогли бы вы расслышать, понять, о чем они на самом деле спорят? Вот представьте – вы изо всех сил пытаетесь понять, что было сказано (крикнуто) в последней реплике, но это же сложно, и поэтому вы просто не успеваете услышать следующую, а тем временем и та, что идет за ней, влетает вам в левое ухо и вылетает в правое. Разве не так четырехлетний ребенок слышит, точнее, не слышит, о чем спорят взрослые?

– Только представь себе: вот ты Уильям и ты видишь тебя в витрине, слышишь, как ты поешь этот твой гимн или молитву, ты знаешь, о чем я, – говорила Фемке. – Как там это: «Приди ко мне, дыхание Господне» – так, что ли? – Фемке знала и мелодию и тут же напела ее. – Это шотландский гимн.

– Англиканский, если точнее, – поправила Алиса. – Это он тебя научил?

– Он научил ему всех шлюх из Аудекерк. Он играл на органе, а они пели. Я уверена, он и тебе его играл, а ты пела.

– Мне незачем доказывать, что Уильям любил меня, – тебе-то мне уж точно ни к чему это доказывать, – сказала Алиса.

– Мне? Да при чем здесь я? – удивилась Фемке. – Себе – вот кому ты должна это доказать! Ведь Уильям не сможет это так снести, правда же, если вдруг ты выйдешь на панель и снимешь клиента, а потом еще одного и еще парочку. Не сможет, конечно, – но при одном условии: что ты ему небезразлична.