— Жень, — мои размышления о языкастой стерве прервал усталый голос отца, — может хватит уже бунтовать? Кому ты этим хуже сделаешь? Я не могу ничего исправить.

— А не надо ничего исправлять, пап, просто меня в покое оставь, — я повел плечом, стряхивая отцовскую ладонь.

Год прошел, а я до сих пор не смог простить ему ее смерть. Я понимал, конечно, что, в общем-то, не виноват он в смерти матери и как лучше хотел, но, сука, он отнял у меня время. Я даже не попрощался.

— Жень… — его голос сорвался на последних словах.

Я остановился, повернулся, посмотрел на отца. Он, видно, и сам только недавно домой вернулся, даже переодеться не успел, только пиджак снял, да пуговицы верхние на рубашке расстегнул. А может просто меня все это время ждал, вот так, в прихожей. Чтобы наверняка подловить, не пропустить моего возвращения.

Я усмехнулся, посмотрел на часы на своем левом запястье. Половина пятого. Надо же, как мы сегодня рано. Специально ради меня с работы сорвался? Чтобы лекцию очередную толкнуть о важности образования и необходимости получения профессии?

Как будто это самое важно в жизни.

Универ — последнее, что меня волновало. Я ведь даже не прошел, по конкурсу не влез. И я прекрасно это понимал, я же не идиот. И знал я, конечно, что папочка дружбой старого друга своего — декана моего факультета — воспользовался, об услуге попросил. Тот и организовал мое поступление. И нахрена только, спрашивается. Как будто я собирался учиться. Только место чье-то незаслуженно занимал. Отец меня, конечно, переубедить пытался, заверить, что ничего не делал и никого ни о чем не просил, но я способен два плюс два сложить.

Ничего, глядишь достану — и попрут. В армию пойду, значит.

— Пап, — я вздохнул шумно, — ну вот че ты от меня хочешь услышать? Что ч был против, что я говорил, предупреждал? — я не хотел поднимать эту тему, видит Бог, я как мог ее избегал, себя тормозил, сдерживался.

— Женя ты не прав, — он покачал головой, устало потер глаза и сжал пальцами переносицу.

— Разве? Разве я не говорил, что эта операция неоправданно рискованная? Разве я не пытался отговорить тебя от этой затеи?

— Я пытался сделать все, что было в моих силах, — отец почти перешел на крик, но вовремя сбавил обороты.

— И отнял у меня полгода! Она могла жить, я мог с ней попрощаться!

— Женя.

— Пап, я не хочу об этом говорить, мне плевать, что ты скажешь. Плевать, понимаешь? Я даже не успел принять факт наличия у нее опухоли, я не успел смириться, подготовиться. Это с самого начала был плохой план, какой там был шанс? — я заорал так, что, должно быть, нас слышала вся лестничная площадка.

— Женя!

— Его не было, папа, почти не было! Эта операция с самого начала была для нее смертным приговором.

Зачем? Вот зачем он только завел этот ненужный, совершенно тупиковый разговор?

— Я тебя понял, Жень, ты мне этого не простишь, но учеба тут причем? Ты ушел посреди пар, неизвестно где шлялся. Опять гонял?

— Тебя это не касается.

— Ты понимаешь, что речь о твоем будущем. Мать бы хотела, чтобы…

— Не смей рассказывать мне, чего бы она хотела, — не выдержав, я перебил его на полуслове.

Как он мог? Как вообще посмел заикаться о том, чего бы она хотела? Если бы не он, она бы ни за что не согласился на эту чертову операцию и не умерла бы на операционном столе в тысячах километров от родного дома. От меня.

Ее бы не привезли в деревянном гробу и мне бы не пришлось встречать этот гроб в аэропорту.

Ненавижу.

Да, я ненавидел отца. За его решение, за идиотское, циничное даже решение. Мать ведь ни за что бы против его воли не пошла. Она и не пошла. Согласилась. Там же шансов вообще не было, нулевые. Экспериментальный метод, программа для добровольцев. Ей досталась роль лабораторной крысы. Эксперимент не удался.