Лицо ее страшно задергалось, рот с усилием сделал вдох, но выдоха не последовало. Глаза уставились в одну точку, руки неожиданно вытянулись. Я перепугалась окончательно, но минуты текли и текли, миновало четверть часа, и тут прозвенел резкий звонок. Громыхая железными ящиками, двое довольно молодых мужчин вошли в комнату и, глянув на Лану, разом вздохнули.

– Надо же, – вздохнул один, – под самый конец смены.

– Еще б полчаса и спокойненько домой ушли, – добавил второй.

Первый вытащил какие-то бланки. Второй нагнулся над Ланой и велел мне:

– Дайте полотенце, похуже, чтобы не жалко было выбросить.

Ничего не понимая, я пошла в ванную, сдернула с крючка розовую махру и отдала фельдшеру. Тот зачем-то засунул полотенце Лане между ног.

– Вы что, гинекологический осмотр производить собрались? – удивилась я.

Доктор вздохнул, накапал в стаканчик коричневую жидкость и, протягивая мне резко пахнущую емкость, спокойно пояснил:

– Белье испачкается, вам потом выбросить придется.

– Почему? – не поняла я, крайне удивленная, что они даже не пытаются оказать больной помощь.

– Потому, – ответил врач, накручивая телефон, – что после смерти сфинктры расслабляются, и содержимое мочевого пузыря и прямой кишки…

Он не договорил и крикнул в трубку:

– Алло, «Скорая», экипаж пятнадцатый, высылайте своих, у нас труп. Нет, до приезда.

Я стояла, плохо соображая, что происходит.

– Фамилия? – спросил доктор.

– Моя?

– Нет, умершей.

– Не знаю.

Врач хмыкнул.

– Ладно, имя и возраст.

– Лана, а сколько лет, понятия не имею.

Терапевт окинул меня холодным взглядом и поинтересовался:

– А вы, собственно, кто такая?

Я замялась, ну как объяснить ему суть? Рассказать, как мне позвонила ночью незнакомая женщина, а я побежала на зов? Лучше поступлю проще:

– Соседка.

– Соседка-беседка, – присвистнул фельдшер, – давайте быстренько документики поищем. Небось паспорт лежит в письменном столе или в шкафу с бельем.

Он оказался прав. В соседней комнате, в баре, на стеклянной полке стояла небольшая коробочка. Сверху лежала бордовая книжечка. Я открыла ее – Светлана Родионовна Ломакина, 1952 года рождения.

– На сердце не жаловалась? – поинтересовался врач, бодро заполняя бумажки, – может, стенокардией страдала?

– Я плохо ее знала, – промямлила я.

– Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу, – пробубнил фельдшер, связывая бинтом запястья несчастной.

Потом он вытащил небольшой кусок оранжевой медицинской клеенки, быстро написал на ней печатными буквами «Ломакина» и начал, насвистывая, привязывать бирку к ноге усопшей. Мне стало дурно от его выверенно деловитых движений. Парень работал как автомат, никаких чувств не отразилось на его лице, словно перед ним была не умершая женщина, а сломанная табуретка. Впрочем, разлетевшаяся мебель скорей всего вызвала бы у него гнев или злость, во всяком случае, хоть какие-нибудь эмоции.

– Ладушки, – сообщил врач, – ждите, сейчас приедет милиция.

– Зачем?

– Так положено в случае смерти в отсутствие медицинского работника, – сообщил мужик, сгребая бумажки.

Они двинулись к двери.

– Эй, погодите, – крикнула я, – а тело?

– Мы не возим мертвяков, – пояснил фельдшер, – приедет патруль, вот с ним и разбирайтесь. То ли в судебный заберут, то ли на общих основаниях отправят. Ждите.

– Одна, с трупом? – обомлела я.

– Ну и что? – обозлился доктор. – Живых надо бояться, а от мертвых никакого вреда, тихие они и незлобивые.

Звякнув напоследок железными ящичками, они исчезли на лестнице. Опять воцарилась былая тишина, но уже не такая полная, как полчаса тому назад. Ожил лифт, я услышала, как он движется в шахте, а во дворе взвыла сигнализацией какая-то машина. Мне стало холодно и страшно, и я поспешила выйти в другую комнату. Она, очевидно, служила гостиной. Возле телевизора стояли два красивых, скорей всего, новых велюровых кресла. В одном, свернувшись уютным клубочком, как ни в чем не бывало мирно спал огромный кот тигровой окраски. Шею животного охватывал красивый широкий ярко-голубой ошейник с медальоном. Я машинально погладила котяру и еще раз заглянула в паспорт.