Как же сложно быть евреем! Марокканским евреем. Иудеем-французом, родом из Марокко!

С кем я должен дружить? Кого любить? Кого поддерживать? Кто для меня друзья? Кто враги?

Для ребенка очень важно понять, кто он такой, познакомиться с общим для всего его клана прошлым, сжиться с укладом, узнать взгляды друзей и врагов. А что делать мне? Настоящее сближает меня с марокканцами, далекое прошлое – с евреями. А что касается уклада – религия диктует мне одни законы, обычаи – другие.

А будущее сулит еще и не такие разлады.

– Мы скоро переезжаем, – сообщил мне Рафаэль, когда мы сидели, пытаясь отдышаться и прийти в себя после футбольного матча.

Такого я не ждал, новость здорово меня поразила, но я постарался не показать виду.

– И вы тоже? – протянул я. – Все евреи снимаются.

– Двинем дальше. Поближе к небоскребам.

– Как все.

Рафаэль уловил в моем голосе нотку раздражения. С отъездом евреев квартал у нас здорово изменился, атмосфера стала совсем другой. Евреи покинули Марокко и увезли с собой частичку истории страны, теперь они снова нас оставляли, Рафаэль увозил от меня частичку настоящего.

– Будешь ходить в другую школу?

– Наверное.

Я покачал головой, как делают взрослые, покоряясь фатальной неизбежности. Мне было тяжело. Я искоса взглянул на своего друга и понял, что и ему тоже не по себе. Мне стало легче и грустнее одновременно.

– Папа сказал, что евреи и арабы не могут больше жить вместе. Алжирцы к нам очень недоброжелательны.

– Но мы же не алжирцы, – отозвался я с излишней, наверное, поспешностью.

– Папа тоже так говорит, но здесь у нас не так много марокканцев.

Мы примолкли, совсем не так, как, когда не нуждаясь в словах, наслаждались наработанным день за днем пониманием и дружеским согласием. Теперешнее молчание угнетало нас, свидетельствуя о скованности, мешавшей обсудить множество мучительных вопросов. До этой минуты мы были одно, а теперь, похоже, обнаружили, что мы разные. И наше молчание подтверждало, что мы отдаляемся друг от друга, жестоко и неотвратимо.

– Я буду приходить к тебе. Будем видеться, – заговорил Рафаэль. – И ты ко мне тоже.

– Ага.

Почему бы нет? Но я знал: этого не будет.

– Когда переезжаете?

– В июле.

Впереди у нас было еще несколько месяцев, и это меня утешило.

– Ну ладно, я пошел, – сказал я.

– Уже?

– Дела, понимаешь?

– Ну да, у меня тоже.

Мы разошлись. Пошли каждый к своему дому.

– Что это с тобой? – спросила мама, глядя, как я яростно намазываю хлеб нутеллой.

– Ничего.

– Сыночек! Я тебя родила, я тебя кормила, я тебя растила. Я знаю, когда тебе хорошо и когда плохо.

Мне не хотелось с ней откровенничать. Жаловаться маме? Все же как-то стыдно. Но на сердце было так тяжело, что я не мог не ответить.

– Семья Рафаэля переезжает.

– Вот оно что. Значит, и они тоже, – вздохнула мама.

– Он сказал, что из-за алжирцев. Евреи с ними не ладят.

Мама снова вздохнула и соединила ладони в знак покорности.

– Не стоит говорить плохое про алжирцев, они такие же мусульмане, как мы, – наконец сказала она. – И большинство из них ни в чем дурном не замечены.

– Они действительно такие же, как мы?

– Мы отличаемся культурой, взглядами, но у нас одна религия.

– Что значит культура, взгляды? Папа тоже говорит, что мы разные.

Мама покачала головой, сомневаясь, имеет ли право вести со мной такие разговоры, но потом все с той же покорностью воздела руки к небу.

– Нас растили по-разному. В Марокко правит король, там есть города, школы, разные учреждения, есть артисты. Это богатая страна. Большинство алжирцев, приехавших во Францию, жили в глухих углах. У них не было короля. Они жили племенами, и у каждого был свой вождь. Они ютились в лачугах, и кое-кто ел прямо с земли, как, бывает, едят и у нас в деревне. И к тому же алжирцы вспыльчивые, задиристые.