Я захлопнул дверь квартиры и спустился во двор, ставший в субботу машинным двором. Армен, скучавший у своей «шестерки» с поднятым капотом, ревниво поинтересовался:

– Чего так долго? Кофе у Татьяны пил?

Я с трудом подавил искушение похвастаться своей победой и буркнул:

– Ключ искал на восемнадцать.

– Да он же у тебя здесь! – проговорил Армен и пытливо посмотрел на меня.

Наверно, решил, что у нас с Татьяной завязывается роман.

– Ладно, давай крути, – сказал я. – Лампочку подсоединил?

Мы принялись выставлять момент зажигания на Арменовой «шестерке», а мысли мои тем временем были далеко. Я думал о письме, издательстве, победе… До понедельника оставалось два дня. Мне безумно хотелось как можно быстрей прийти в издательство, получить свою премию и, как говорилось в корреспонденции, обсудить планы долгосрочного сотрудничества…

И в то же время что-то меня настораживало. Интуиция прямо-таки вопила: «Не ходи! Не ходи туда! Не надо!»

Но я знал, что, конечно, в издательство пойду.

Сергей Петренко, совсем недавно капитан, а ныне уже повышенный до подполковника, один из самых засекреченных людей в России, приближался к месту своего назначения. Мотор его «девятки» (с питерскими еще номерами) работал ровно. Уверенно двигаясь из центра столицы к ее окраине по крайней левой полосе В-ского проспекта, залитого солнцем и по-субботнему пустынного, тридцатичетырехлетний подполковник старался не смотреть по сторонам. Пообочь дороги тянулись пустыри, виадуки, пакгаузы, заводские цеха…

Петренко, коренной петербуржец, Москву не любил.

Большая деревня. Муравейник. Нагромождение многоэтажных коробок. В редкие свободные дни он, взяв с собой Ольгу и Юленьку, честно пытался осваивать новое для него городское пространство – заставлял себя полюбить Москву. Но столица нравилась ему лишь в центре, и то только в районе Бронных или Арбатских переулков. Там Москва хоть чем-то походила на Питер. Тихо, лениво, уютно… Дома начала века – с плавными линиями, высокими окнами, мансардами… Но все равно: вдруг р-раз – и глаз упрется в уродливую кирпичную многоэтажку с застекленными невпопад лоджиями, а у подъезда мемориальная доска: здесь жили-поживали Суслов-Черненко… Да и ехать туда, к Бронным, от Жулебина, где Петренко с семьей предоставили квартиру, не меньше часа… И весь этот час тянутся за окном новостройки, пустыри и акведуки…

То ли дело любимый Питер!.. Глаз отдыхает на его стремительных перспективах – а в конце каждого проспекта видна или сияющая игла Адмиралтейства, или зелено-грузный купол Исаакия… А каналы! А эти особняки, мосты, решетки!.. Позлащенная колокольня Никольского собора отражается в Крюковом канале… Продувает влажный ветер с Невы…

В Питере красота под боком. Она любимая, домашняя… Выйдешь на родную Лиговку, пойдешь с Юлечкой за ручку, и ребенок по пути эстетически насыщается и духовно растет. Идешь с ней, скажем, гулять в Сангальский садик (как все его называют, на самом же деле – сад при особняке владельца бывшей бумагоделательной фабрики графа Сен-Гали)… Или в противоположную сторону, в Таврический… Шагаешь, и глаз привычно радуется. Ни один дом не похож на другой. Башни, эркеры… На фасадах – атланты, кариатиды, амуры, рога изобилия, гроздья винограда… Дочка лопочет на своем детском языке, а ты думаешь о своем – и на сердце покойно и радостно…

Полтора года как Петренко перевели в столицу, а он до сих пор не приспособился душой к Москве. «Вот и Олька – при первой возможности ускакала в Питер, – подумал Петренко. – И Юлечку с собой увезла…» Предлог для путешествия жены с дочкой из Москвы в Петербург имелся. Надо, мол, помочь маме (тещеньке, значит) перебраться на дачу. На самом деле – соскучилась Олечка по любимому городу. И Петренко хорошо ее понимал. Он бы и сам поехал. Но служба, служба…