– Может, найти где-то магнитофон и переписать. Наверняка же остались, не могли же они умереть все.

Варя М. поднимает плечо, левое. И так стоит. А потом опускает – надо же, это совсем мой жест, я часто так делаю.

– У меня есть магнитофон. Кассетный, – говорю я.

Обыкновенно так говорю. Как будто я каждый день разговариваю с Варей М.

И добавляю:

– Хочешь, принесу. Если не забуду.

Повернула голову. Посмотрела. Кажется, первый раз посмотрела в мою сторону вообще. А, нет. Второй. Первый – это когда я ей под ноги с самоката упал.

Она сказала – придёт! Сама! Возьмёт у меня магнитофон.

Я так обрадовался, прямо как дурачок какой. Даже не пошёл никуда ходить, сразу домой. И проверил – точно работает этот магнитофон? Вставил туда кассету, какая попалась, а попалась почему-то виолончель. Кассета без подписи, и там виолончель соло. Кажется, Бах. Это папино, он такое любит. Я бы в другое время послушал даже, но сейчас мне не до виолончели и не до Баха, главное – магнитофон работает!

Я лёг на диван… встал. Не лежится. И впервые в жизни посмотрел на себя в зеркало с пристрастием – в чём мне быть?.. Не в этих штанах, это ясно; джинсы надену. И рубашка клетчатая мне вроде идёт… или нет, лучше вот эта футболка, вроде как такой небрежный стиль, – нет, как будто это не я; может, это? Фу, нет. Чего у меня одежды нормальной нет никакой?!.

Четыре часа; обещала же без четверти. Ну, и где?.. Нет, я прямо сам как девочка. И чего я вырядился, это же ужас – подумает ещё, что я специально для неё! Я выдернул другую футболку из ящика, из самого низа – зелёную, мятую. И маленькие дырочки даже. О! То, что нужно. Типа мне вообще всё равно, как я выгляжу. Это нормально. Хотя зелёный цвет мне идёт – любимая была футболка.

Звонит!

– Привет.

– Привет! – говорю я своим самым обычным голосом. – Чай будешь? Или кофе сварить?

– Я только магнитофон заберу, и всё. Да не надо ничего, Ваня, спасибо.

…В общем, она всё же зашла. И у неё оказались дырявые носки. Нет, ну как?!. Ей, значит, вообще неважно, в чём она?

Одежду я не рассмотрел, глаз не мог на неё поднять. Только на носки эти и смотрел, с зайчиками. Тоже мне, носки с зайчиками. С дыркой!

Варя. Ну, что ты за человек, как так можно? Тебе вообще всё равно, да? Что о тебе подумают, неважно? Что я о тебе подумаю?

А что я подумаю?

– И чего, работает магнитофон? Послушала свою кассету? – спрашиваю я.

Она кивает.

– А что за кассета, а?

Просто спрашиваю. Вообще ведь у меня есть повод для разговора, да? Магнитофон ей дал, в конце концов. Это же не слишком навязчиво – такие вопросы задавать? Чего она молчит?!.

– Там… Старая музыка, в общем.

– Ну да, на кассете же… Советских времён, да?

Она поднимает плечо:

– Шестнадцатый век.

Я внимательно на неё смотрю. Троллит меня? Нет. Тоже смотрит. У неё глаза в крапинку, чуть-чуть разного цвета. Левый светлее.

– Виола да гамба? Лютня? – спрашиваю я очень тихо.

Плечо опускается. Варя молчит. Молчит долго. И я молчу, но это уже по-другому; я отбил пас и теперь жду ответа от неё.

– Джон Дауленд, – говорит она. И внимательно так смотрит на меня.

Ух ты. Я знаю, кто это, совершенно случайно знаю. Дуракам везёт. Поэтому я выдерживаю её взгляд, не отвожу глаз.

– Flow my tears, – говорю я медленно. И даже пою: – Flow, my tears, fall from your springs…

И сам удивляюсь – как точно попал голосом на это fall, и даже удержался, как будто и правда умею петь.

– Ваня. Откуда ты знаешь?!. Этого не может быть, откуда? Ты? Знаешь?

Ха. Дело сделано. Варя обратила на меня внимание, Варя М. Снизошла.