Спустившись на девятый этаж, мы прошли мимо заброшенного медсестринского поста. Идя по коридору, я думал о пациентах, которые когда-то лежали в этих палатах. Наконец мы добрались до отделения интенсивной терапии на шестом этаже. За столько лет все вокруг изменилось, но только не эти двойные двери – они остались прежними. Я их сразу узнал.

Я повернулся к своему спутнику и вздохнул:

– В эти двери мне было нельзя входить.

– Теперь можно, – улыбнулся он. – Вперед!

– Она лежала на второй кровати слева, – сказал я, толкая одну из створок.

Мы зашли в блок. Над тем местом, где раньше стояла кровать моей мамы, горел зеленый огонек вызова. Я замер. Мы прошли четыре этажа палат, но ни в одной не видели мигающего огонька вызова.

Мой скептически настроенный разум подсказывал мне, что это случайность. Просто его забыли отключить. А может, его включил начальник службы безопасности, потому что знал, где умерла моя мама? Впрочем, едва эта мысль пришла мне в голову, как я тут же отмахнулся от нее: я понимал, насколько это маловероятно. Откуда ему знать, что она скончалась именно в этой палате? Я не говорил, как ее звали. А даже если бы и сказал, ему пришлось бы лезть в архив. Но с тех пор прошло несколько десятилетий: обычно такие записи уничтожаются через семь лет.

Что означал зеленый огонек? Мы часто говорим о «смыслообразовании». Жизнь предлагает нам множество слоев смысла, из которых мы извлекаем то, что хотим. Какой смысл я придал этому зеленому огоньку? Какое значение он имел сам по себе? Зеленый свет часто означает, что «идти» можно. Для меня он означал, что я наконец-то смог очутиться в месте, где умерла моя мама. Но в кабинетах врачей зеленый свет используется иначе. Зеленая лампочка, горящая над дверью в смотровую, означает, что пациент ждет доктора. Может, зеленый огонек означал, что моя мама тоже ждет – ждет меня? Что, если она каким-то образом узнала, что я приду, и хотела подать мне знак? Если эта палата была местом силы для меня, может, она была местом силы и для нее?

Стоя в этом помещении, я вспомнил о своей подруге Луизе Хей, которая написала в нашей книге «Исцели свое сердце!» такие слова: «Мы приходим в середине фильма и уходим в середине фильма». Наше время на этой планете ограниченно. Из маленького мальчика, который не мог понять, почему его мама умерла, я превратился в мужчину, который исцелился. Этот тринадцатилетний мальчик и представить себе не мог, что однажды будет стоять на том самом месте, где сорок два года назад его мать сделала свой последний вдох. Теперь мне было примерно столько же лет, сколько моей маме, когда она умерла. Оказавшись в ее палате, я наконец-то ощутил, что по-настоящему свободен. Я больше не был жертвой – я одержал победу над своей утратой. Мои воспоминания о маме были пронизаны не столько болью, сколько безграничной любовью и нежностью. Я превратил свою потерю в призвание и помог тысячам людей пережить худшие моменты в их жизни. В конце концов ее смерть оказалась ненапрасной.

Сын Гейл Боуден, Брэндон, родился с расщеплением позвоночника. Он пользовался катетером, чтобы ходить в туалет, был вынужден носить шины на ногах и передвигался в инвалидном кресле. Несмотря на это, Гейл была полна решимости обеспечить ему полноценную жизнь. Благодаря стараниям мамы Брэндон рос счастливым. Он любил желтый цвет, и ему нравились автомобили, особенно желтые «Фольксвагены-жуки». Вскоре он собрал довольно обширную коллекцию игрушечных автомобилей.

Однажды, когда Брэндону было семнадцать, Гейл вошла в его комнату и не смогла его разбудить. В больнице врач сообщил душераздирающую новость: Брэндон больше не проснется. Он сказал, что ее сын, по сути, мертв, и спросил, не думала ли она пожертвовать его здоровые органы.