Каждый раз, когда он говорил это, человек с фонарем смеялся и возражал:

– Ты ведь еще не убит! Если бы ты попробовал когда-нибудь донести на нас, тебя бы давно уже не было в живых! – Затем, обращаясь к товарищу, он добавил: – Как он теперь молит нас о пощаде! А ведь если бы нам не удалось свалить его с ног и связать, он убил бы нас обоих и, спрашивается, за что? Так себе, за здорово живешь! Единственно лишь за то, что мы хотели получить следовавшую нам по закону долю. Надеюсь, что теперь, Джим Тернер, ты не станешь грозить никому больше! Убери свой пистолет, Билль!

– Это вовсе не входит в мои соображения, Джек Паккарт! Я нахожу, что его следует убить. Он сам ведь убил совершенно таким же образом старика Гатфильда. Разве ты находишь, что он не заслужил смерти?

– Я не хочу, чтобы его убивали, и у меня имеются на это свои причины.

– Благослови Бог твое сердце за эти слова, Джек Паккарт! Я всю жизнь буду помнить твою доброту! – проговорил чуть не с рыданием в голосе человек, лежавший на полу.

Паккарт не обратил никакого внимания на его слова. Повесив фонарь на гвоздь, он вошел в темный коридор, где я находился, и дал Биллю знак следовать за собою. Я отполз шага на два со всевозможной для меня поспешностью, но пароход так сильно накренило, что я не мог слишком быстро подаваться вперед. Опасаясь, что меня, чего доброго, нагонят и изловят, я заполз в первую же попавшуюся каюту правого борта. Джек Паккарт следовал за мною почти по пятам и, дойдя до той самой каюты, обратился к шедшему за ним товарищу со словами:

– Иди сюда, нам здесь удобнее будет переговорить!

В следующее мгновение он вместе с Биллем был в каюте, но прежде чем они вошли туда, я забрался уже в дальний ее угол на верхнюю койку, сердечно сожалея, что не удалился своевременно с парохода. Оба негодяя прошли в тот самый угол, где я спрятался, и, придерживаясь руками за боковую решетку койки, принялись беседовать друг с другом. Я не мог разглядеть их в темноте, но от них обоих так разило водкой, что я чутьем угадывал, где каждый из них находился. К счастью, я сам водки не пью, но, впрочем, если бы я даже и пил, то в данную минуту это не могло бы мне повредить. Все время, пока они стояли возле меня, я от страха почти не осмеливался дышать; кроме того, сомневаюсь, чтобы кто-нибудь мог вообще дышать, слушая то, что они говорили друг другу. Разговор между ними был очень серьезный и оживленный, хотя они и вели его вполголоса. Билль, непременно хотевший убить Тернера, сказал:

– Джим обещал нас выдать и выдаст! Если бы мы согласились даже уступить ему обе наши доли, то теперь, после ссоры, в которой мы его так отпотчевали, это ни к чему бы не привело. Так же верно, как то, что мы оба родились в свое время на свет Божий, он донесет на нас и воспользуется помилованием, обещанным доносчику. Вот именно ввиду всего этого я и хочу избавить его от всех дальнейших хлопот и неприятностей.

– Я совершенно разделяю твое мнение, – спокойно и хладнокровно согласился Паккарт.

– А я, черт возьми, начал было уже в этом сомневаться! Ну, в таком случае нам не о чем и спорить! Пойдем и укокошим его сейчас же!

– Обожди минутку! Я не успел еще высказать свое мнение. Послушай, любезнейший, застрелить человека, разумеется, можно, но существуют способы отделаться от него более удобным образом, если уж надо решиться на такую крайность. Я, со своей стороны, хочу обратить твое внимание только на одно обстоятельство: совершенно безрассудно делать такие вещи, за которые полагается в награду веревочная петля, если можно достигнуть своей цели иным способом, при котором не подвергаешься никакому риску. Правильно я говорю?