Да, пора отправлять Верочку домой, пока мне действительно не стало плохо от картин ее милых и – верю! – вполне искренних вожделений.
Глава 6
Мама… Вот кто может мне объяснить, что со мной происходит. Мама всегда понимает меня хорошо и, не жалея, говорит правду. Если я сошла с ума, мама это поймет первой и объявит мне приговор. Попробую показаться ей на глаза. Интересно, заметит ли она во мне что-нибудь особенное?
Я отвезла Верочку на ее съемную квартиру, подозревая, что я так напугала девушку, что на работу она больше не пойдет. По крайней мере, за мой стол не сядет. Хотя я была вовсе не против неожиданной ученицы.
Мама встретила меня как обычно. Мельком оглядела и проговорила:
– Ты в больнице похудела, что ли?
Ага, заметила что-то. Но что, сразу не поняла. Я не торопясь разделась, нарочно походила перед мамой туда-сюда, надеясь, что она почувствует что-то своим материнским нутром. Обстоятельно поздоровалась с отчимом, который выглянул из своей комнаты, но выходить не стал, наученный всей жизнью с моей мамой. От малейшей его улыбки, предназначенной мне, мама взвивалась до потолка и покою потом не давала мне и ему. Поэтому последние годы отрочества, когда я еще нуждалась в опеке родителей, я жила с папой.
Папа так и не женился после развода с мамой и все меньше и меньше интересовался женщинами и окружающим миром, собирая загадочные аппараты из сотен колесиков. Папа много лет готовил научное открытие, которое должно было перевернуть мир, но однажды куда-то пропал. Мне почему-то казалось, что он жив и живет где-то, куда ему не могут позвонить знакомые и отвлечь от самых последних, самых важных его открытий… Где нет моей мамы, считавшей его жалким ничтожеством.
Мама цепким взглядом проследила за мной, потом сказала:
– Не маячь, присядь. Ты что-то хотела?
Я села за большой стол на кухне, уставленный по обыкновению лекарствами отчима и розетками с вареньем, медом, коричневым тростниковым сахаром, полезным и малосладким, взяла ложку и пододвинула к себе высокую вазочку со сливовым вареньем.
– Переложи себе в блюдце, не копай там ложкой! – остановила меня мама.
Я вздохнула и отодвинула от себя вазочку.
– Мам. А вот была у нас такая прапрабабушка… Вера, кажется. Баба Вера…
– И что? Ты хочешь о ней написать?
– Нет. Мам… – Я неожиданно встала в тупик. Как рассказать маме, что со мной происходит? Почему-то я не находила слов. – Просто я после аварии… стала как будто видеть и слышать то, что чувствуют другие люди.
Мама напряженно посмотрела на меня и проговорила:
– Я в общем-то ожидала, что однажды ваша схожесть…
– Я похожа на бабушку Веру? Ты не говорила раньше.
– Похожа… Одно лицо!
– Мам, а бабушка тоже была Борга?
– Как она может быть Боргой, если она по женской линии? Нет, Лика, она была… – мама замялась, – Колдушина.
– А, ну господи! Да я же помню, конечно, – от слова «колдунья»!
– Возможно. Но я так не думаю, – сдержанно ответила мама, доставая старый альбом из-под кипы журналов. – Хотела тебе фотографию показать, да ты ее видела наверняка… В платочке, благообразная такая старушонка… Фамилия, говорят, уже после появилась, у деток ее. Я тебе раньше не рассказывала? Ну да, все щадила тебя, все жалела. Дожалелась.
– Так почему такую фамилию придумали? – быстро прервала я маму, не дав ей увлечься темой моего несоответствия ее родительскому идеалу.
– А… – запнулась мама. – Ну да. Думаю, оттого что благодарные односельчане как-то ночью ей кол по самую душу вогнали. Не столько за колдовство – кто в него верил-то? А за украденную у колхоза корову. Время, знаешь, какое было, после революции, дикое и голодное. Соседка клялась и божилась именем Сталина, что видела, как баба Вера коровку вялила на солнце и припрятывала на зиму… Корова потом нашлась в соседнем колхозе, когда бабу Веру уж и поминать забыли. Подслеповатая на один глаз корова, с оборванным хвостом, кому она только нужна была? Тощая, ни молока, ни мяса… Вот, нашла.