Дядя Вася, увидев еду, несколько оживился, Петюня издал радостный рык, только Егор Иваныч остался лежать лицом к стене. У него с кровати сняли ужасную конструкцию, и нога в гипсе теперь просто лежала поверх одеяла.

– Что это с ним? – спросила я тихонько.

– Да у него неприятность, – ответил дядя Вася невнятно – в этот момент он жевал, – он давно тут лежит, обещали врачи гипс сегодня снять, утром просветили его – оказалось, что рано, нога не срослась. Этот гипс сняли, новый намотали, сказали: еще три недели… А он уж выписываться надумал…

– Егор Иваныч, – я тронула старика за плечо, – покушайте, может, полегчает… Хоть котлетку…

– Да я мяса не ем… – Он повернулся и посмотрел грустно.

– Тогда сырники! – оживилась я. – Или вот яичко…

С моей помощью он сел на кровати и поел, и чаю крепкого попил.

Петюню я оттащила от еды силой – лопнет же. Потом выдала ему старые дяди-Васины трусы и майку.

– Вот это дело! – похвалил меня Егор Иваныч. – А то его в таком непотребном виде в женское отделение не пускают, а там телевизор.

Я пришила еще недостающие пуговицы на Петюнином халате, и он, страшно довольный, повязал голову полотенцем и этаким франтом отправился смотреть телевизор.

Я вымыла посуду и прибрала немного в палате, а то у них был порядочный свинарник.

– Хорошая у тебя напарница, Василий, – сказал Егор Иваныч, внимательно за мной наблюдавший. – Повезло тебе…

Я поглядела в глаза дяде Васе – что это значит, он рассказал соседу о нашей работе?

– Садись, тезка, – он правильно понял мой взгляд, – садись и слушай. Вот у Егора к нам дело…

Старик оглянулся на дверь, неплотно прикрытую Петюней, и нахмурил кустистые брови. Закрывая дверь, я выглянула в коридор. Там было пусто, даже на посту медсестры никого не было. Ну, это как раз нисколько не удивляет.

– Рассказ у меня долгий будет, – начал Егор Иванович, – ты уж, дочка, не обессудь. Родился я в деревне Забродье. Это в Лужском районе, только от Луги еще километров семьдесят. Это, конечно, если напрямую по карте смотреть. Хотя деревня наша не на всякой карте есть, хоть и большая была раньше деревня. А так если от Луги ехать, то сначала идет шоссе, потом грунтовка, потом надо большого крюка дать по проселку, поскольку с одной стороны деревни болото непроходимое, а с другой – река. И моста через нее нету.

– Как же так – люди давно живут, а моста нету? – ввернула я.

– А вот так. Если простой мост ладить, чтобы только перейти, то дорого больно. А каменный для машин – кто же ради одной деревни стараться станет. Опять же, раньше по реке буксир ходил, ему мост помеха. Деревня хоть и называется Забродье, но брода рядом тоже нету, река глубокая, а весной вообще на версту разливается. В общем, как раньше при царе Горохе жили, так и сейчас живем. Люди машины на противоположном берегу у переправы оставляют и кричат, чтобы перевезли. Там человек живет у реки, лодка у него всегда наготове. Ну, зимой, конечно, можно по льду перебраться. Если мороз.

Дядя Вася мигнул мне, чтобы подала рассказчику чаю, да и он бы не прочь. Я в ответ едва заметно пожала плечами – что-то уж больно издалека начинает рассказчик, этак мы до вечера не управимся. А у меня Бонни голодный и негуляный.

– Отец у меня с войны пришел контуженый, говорить совсем не мог, так заикался, – продолжал Егор Иваныч, – говорили, что и до контузии характер у него был тяжелый, а уж после… Все нам с сестрой запрещал – выйти куда погулять, в клуб опять же, песни попеть… Мать совсем запугал, она и слово поперек сказать боялась. Она медсестрой работала на фельдшерском пункте, иногда сутками, теперь я думаю, только чтобы дома пореже бывать. Отец, конечно, недоволен был, да только другой работы в нашем захолустье не сыскать было. Так и жили. Сестра забитая была, тихая, одевалась как старуха, отца боялась очень, он под горячую руку и ударить мог. А я помладше ее на пять лет, заводной в детстве был – все мне надо куда-то бежать, отца не слушался, хоть он и драл меня как сидорову козу. И характер у меня такой получился – ну все поперек надо сделать. Говорит отец – сиди дома, учись, так непременно убегу, уроки не сделаю и наутро двоек нахватаю. Или мать велит – надень шапку, мороз на улице, так я шапку эту на крышу сарая заброшу, потом болею, один раз уши отморозил, думал, вообще отвалятся. Или на реке мы купаемся, взрослые кричат: не прыгайте в омут, затянет. Все слушаются, а я прыгнул. Хорошо, дядька Матвей мимо проходил, вытащил меня, сам чуть не утоп. Так и рос. Отец нам твердил, что никуда из деревни не отпустит, где родились, мол, там и пригодились. Человек хорош на своем месте и так далее. А я откуда знаю, что мое место здесь? В общем, как пришла повестка в армию, я прямо обрадовался – иначе ведь никак не вырваться. И, уходя, сестре сказал: не ждите, мол, не вернусь в это болото ни за что на свете. Она только заплакала.