Айвор пошатывающейся походкой двинулся вперед, на каждом шагу тыча посохом в землю. Он казался слишком расстроенным, чтобы заметить, что гости не поспевают за ним в запруженных людьми переулках. В очередной раз отстав от Айвора на несколько шагов, Аксель сказал Беатрисе:

– Этот воин заслуживает восхищения, верно, принцесса?

– Без сомнения, – тихо ответила та. – Но он так странно глазел на тебя, Аксель.

Продолжать разговор времени не было, потому что Айвор, все же заметив, что рискует потерять своих гостей, остановился на углу.

Вскоре спутники вошли на залитое солнцем подворье. По нему бродили гуси, а сам двор был разделен пополам искусственным ручьем – мелким рвом, вырытым в земле, по которому бойко журчала вода. В самом широком месте ручья был устроен простой мостик из двух плоских камней, и сейчас на одном из них сидел на корточках подросток, стиравший одежду. Эта сцена поразила Акселя своей идилличностью, и он бы полюбовался ею подольше, но Айвор продолжал уверенно шагать к низкому зданию с тяжелой тростниковой крышей, длиной во все подворье, от края до края.

Если бы вы зашли внутрь, то решили бы, что зал общинного дома не особенно отличается от казенной столовой в деревенском стиле, в которую многим из вас рано или поздно доведется попасть. Все пространство занимали длинные столы со скамьями, а в одном из торцов располагались кухня и место для раздачи еды. Главное отличие от современной столовой заключалось в угнетающем количестве сена: сено было над головой, под ногами и – хотя так вовсе не было задумано – на всех столешницах, куда его забросило порывами гуляющего по залу ветра. Если же утро выдавалось таким же, как то, когда сели завтракать наши путешественники, солнце, пробивавшееся сквозь окна-бойницы, выдавало, что сам воздух тоже полон кружащихся частичек сена.

Когда спутники вошли, в общинном доме никого не было, но Айвор направился на кухню, и почти сразу же оттуда появились две пожилые женщины с хлебом, медом, печеньем и кувшинами молока и воды. За ними вышел сам Айвор с подносом, на котором лежала нарезанная кусками дичь, которую Аксель с Беатрисой тут же с благодарностью съели.

Поначалу супруги ели молча, только теперь почувствовав, насколько проголодались. Айвор, сидя напротив них по другую сторону стола, продолжал о чем-то размышлять с отсутствующим взглядом, и прошло какое-то время, прежде чем Беатриса собралась с духом начать разговор.

– Айвор, для вас эти саксы – сплошная обуза. Вам наверняка хочется вернуться к своему народу, пусть даже мальчик остался невредим, а огры убиты.

– То были не огры, госпожа, таких созданий никто здесь раньше не видел. И то, что они больше не бродят за воротами, избавило нас от великого страха. С мальчиком же другое дело. Вернуться-то он вернулся, но невредимым ли – большой вопрос. – Айвор перегнулся к ним над столом и понизил голос, хотя они снова остались одни. – Вы правы, госпожа Беатриса, я сам себе удивляюсь, что живу среди таких дикарей. Лучше жить в крысиной яме. Что подумает о нас тот отважный чужестранец, особенно после всего, что он вчера для нас сделал?

– Так что же случилось? – спросил Аксель. – Мы вчера подходили к костру, но поняли, что вот-вот начнется жестокая перебранка, и ушли, поэтому ничего не знаем о том, что было дальше.

– Вы хорошо сделали, что спрятались, друзья мои. Вчера ночью эти язычники до того разошлись, что чуть глаза друг другу не повыдирали. Подумать страшно, что они могли бы сотворить с четой затесавшихся в толпу бриттов. Эдвин вернулся невредимым, но стоило деревне этому возрадоваться, как женщины нашли на нем маленькую ранку. Я сам ее осмотрел, и другие старейшины тоже. Это ранка прямо под грудной клеткой, и она не больше, чем наносит себе иной ребенок, по неосторожности споткнувшись и упав. Но женщины, даром что его собственная родня, заявили, что это укус, и вся деревня тотчас с ними согласилась. Мне пришлось безопасности ради запереть мальчика в сарае, но его товарищи, из его же семьи, тут же принялись швырять в дверь камни и призывать вытащить его оттуда и убить, как животное.