Оливка курлычет где-то за шторой. Видимо, Павлик ее к себе на козлы взял. Я сладко потянулась и вознамерилась присоединиться к ним, но так и застыла с поднятыми вверх руками, потому что там же, за занавеской, отделяющей крытую часть повозки от улицы, заговорил Афиноген:

– И последнее.

– Блин, ну ты реально достал со своими советами... Оливка, скажи!

Оливка немедленно выдала радостное:

– Аф-аф!

Я не смогла сдержать улыбку, а вот смешок подавила разумно.

– Мы же договорились! – я даже не знала, что в голосе хранителя может звучать такая злость.

Павлик вздохнул:

– Договорились...

– Ты зачем ее с этим скотом столкнул?

Без уточнений и предыстории я поняла, кого "ее" и с каким скотом. Просто почувствовала. И вдруг испугалась, захотелось уши руками зажать, чтобы не слышать того, что я сейчас услышу. Потому что почти угадывала интуитивно, о чем пойдет речь.

– Во-первых, я не специально, – буркнул Эро.

– Во-первых, впредь, пожалуйста, будь осторожнее! – перебил его Генка.

– Да что такого? Она стихийник. Она волчица. Она Страж. И я даже не говорю о том, что она была со мной... Это чистая психология. Он ничего ей не может сделать. Он просто дурно воспитанный, озабоченный, блохастый хер...

– Этот блохастый хер вожак стаи, – спокойным голосом, словно объясняет ребенку прописную истину, проговорил Афиноген, а я зажмурилась от стыда. Пожалуйста, не говори ему этого!

Но хранитель не услышал моего безмолвного крика и продолжил жестоко, каждым словом срезая кусок ткани с моего несчастного сердца.

– Он волк. И не просто волк, а самый сильный из живущих. А еще он самец. Понимаешь?

– Нет...

– Абсолютное животное подчинение. Если он велит прыгнуть со скалы, она прыгнет. Если велит сплясать джигу, спляшет. Если велит задрать юбки и...

– Я убью тебя!

А я не стану. Не за правду. Животное подчинение. Он правильно сказал. И прыгала, и плясала, и юбки задирала. И не раз, видимо. К счастью, я этих моментов не помню. К счастью, я помню только те случаи, когда Арнульв хотел, чтобы я сопротивлялась. А он этого хотел почти всегда...

– Не ершись. Это природа. И с этим сделать что-то очень сложно. Так что не меня убивать надо, а...

– О чем болтаете? – я поняла, что и дальше слушать о себе в третьем лице нету сил, и отдернула занавеску.

Павлик подозрительно сверкнул глазами из-за зеленых линз – знаем-знаем про ваши очочки, у самих подобные имеются – и пересадил Оливку с одного колена на другое.

– Тебе лучше не знать...

Люблю его за честность. Действительно, лучше, но беда в том, что я уже знаю.

11. Глава 9

Сказать, что Гаю Ботану приходилось в своей жизни лгать – не сказать ничего. Лгать, умалчивать правду, разбивать сердца и предавать. Всякое случалось. Всякое... И не стоит, наверное, упоминать о том, сколько смертей было на его черной пиратской совести. Сколько предсмертных вздохов он услышал, сколько раз пропускал мимо ушей мольбы о прощении...

И никогда ему не было так плохо.

Он стоял, прижавшись лбом к двери, за которой плакала его жена, и с пугающей искренностью думал о том, что готов на многое, даже на возвращение к прошлому существованию – назвать его жизнью язык не поворачивался – только бы найти нужные слова.

Боцман, наивно полагавший, что старше своего капитана лет на двадцать или около того, и имевший в каждом порту Пограничья по любимой – и тут он не лукавил – жене, советовал с опытностью умудренного жизнью товарища:

– Кэп, слова найдутся. Обождите. Не нужно гнать время.

А время гнать хотелось. Восемь лет прошло, а вкус жизни все еще не наскучил, ее по-прежнему было мало. Красок моря, свежести ветра, аромата утреннего кофе, сладости сонного поцелуя. Поэтому он рвал жилы, наверстывая упущенное, жил на полную катушку и никак не мог нажиться.