Впервые фильтры я вставила на третьем курсе, когда ряды школьников пополнил Синдри Варг. Волчьей крови в нем была капля, настолько маленькая, что даже нюхачи проворонили этого мальчика, позволив ему вырасти свободным магом. Повезло ему.

Он был смешливым, светловолосым, наивным и позорно добрым для волка. Впрочем, волком он и не был. Он даже не знал о том, что он мог им быть. Меня тошнило от одного его вида, меня выворачивало наизнанку каждый раз, когда он случайно забредал на наш этаж в общежитии, ночные кошмары стали моими вечными спутниками... И я не выдержала, приняв однажды предложенные ректором фильтры.

– Они сделают меня слабой, – неуверенно проговорила я.

– Они помогут тебе быть счастливой, девочка, – решительно опроверг мои слова Вельзевул Аззариэлевич. – Оставь прошлое в прошлом. Просто живи. Жизнь прекрасна и удивительна, поверь!

Сложно верить человеку с такими одинокими глазами, сложно смотреть в лицо своему страху, так чертовски сложно прятаться от жизни!

– Соня, – Пауль положил руку на мое колено и почти в тот же миг отдернул, словно обжегшись, со словами:

– Прости! Я...

Не бояться.

Медленно взяла его за руку и положила назад. Мне совсем-совсем не страшно. Вот ни капельки. Не рядом с Павликом.

Афиноген мурлыкнул, прыгнув к захныкавшей Оливке, а я решилась посмотреть в глаза Эро.

– Это ты меня прости. Я тебе верю, правда.

И в доказательство прижала его кисть своей рукой.

– Видишь, никаких истерик. Меня даже не тошнит! – гордо и немного удивленно сообщила я.

Признаков тошноты и приближающейся паники действительно не было.

– Я рад... – тоскливо ответил Эро и косо ухмыльнулся.

Осторожно высвободил свою ладонь из моего захвата и, словно извиняясь, произнес:

– Но нам правда надо ехать, если мы хотим успеть до заката.

Кажется, он обиделся, но возможно, это только очередной приступ моей паранойи.

***

Старуха проснулась непривычно рано, скрипя и постанывая, спустила ноги с высокой кровати и посидела с минуту, рассматривая в полумраке осенней ночи скрюченные пальцы с разбухшими изношенными суставами. Жизнь прошла как-то незаметно: казалось бы, еще вчера они с подружками пускали венки по воде, гадая, кто из них раньше выйдет замуж, а уже сегодня зима основательно забелила голову и прибила спину к земле сугробом старости.

В умывальне безжалостное зеркало глубокими морщинами и выцветшими глазами констатировало скоротечность жизни. Куда пропала красота? Словно корова языком слизнула…

– Что ты бормочешь, мать? – проворчал муж, отворачиваясь к стене. – Не спится ж тебе…

Не спится, давно не спится и тревожно гонит из дому, едва умолкнут полуночные птицы. Совсем как в молодости, когда бабкина кровь не давала покоя и гнала прочь из дома. Пройтись по осенней росе, рассекая вмиг повлажневшим подолом молочный туман, передернуть от морозного воздуха плечами, распустить черные тяжелые косы и танцевать, подняв руки навстречу к матери-луне.

Но косы давно уже не черные и не густые, а руки не так-то просто поднять над головой, да и подруги по танцам не один десяток лет танцуют в другом месте.

Осторожно ступая по предательским половицам, старуха дошла до двери, принюхалась к тяжелому ночному духу дома, изогнула шею и оскалилась на пискнувшую в углу мышь, повернула щеколду и шагнула во двор.

Луна совиным глазом смотрела с еще совершенно черного неба. Сколько еще до рассвета? Два часа? Три? Что заставило подняться так рано и выгнало из дома? Не тот уже возраст, чтобы гнаться за лунным светом, миновали буйные дни непоседливой молодости. Что ж ты тянешь меня, богиня? Я уже стара, чтобы быть достойной дочерью…