Дома меня также ждали всяческие подарки: наверное, Марат думал, что меня должно утешать и примирять. Однако в этом не было нужды – потому что на самом деле я не такой уж и монстр. Я не собиралась наезжать на родного отца и обвинять его в том, что всего за каких-то двенадцать лет он забыл свою первую любовь. К тому же та, что была когда-то моей дорогой мамочкой, спилась задолго до того, как я научилась произносить ее заковыристое имя. И мои детские воспоминания не хранили никаких раритетов, типа теплой материнской груди или того дивного дня, когда меня, взявши за ручку, впервые повели в школу. Этим, кстати, занималась Марта – и моей школой, и моими уроками, и даже моими первыми месячными. Матери я совсем почти и не помню – хотя должна была, наверное… И только сегодня, внезапно, вдруг я задалась вопросом: почему все-таки я ее не помню? Не любила? Боялась? Но дети всегда терпимо относятся к пьяным… они кажутся им скорее забавными, чем страшными. Или четыре года – слишком рано для настоящей памяти?

Всю сознательную жизнь со мной рядом была многотерпеливая Марта: учила писать крючочки и палочки, надевать колготки с мыска и прятала от меня любые спиртные напитки, включая даже сироп от кашля – хотя в этом не было особой нужды: я всегда питала к ним отвращение. Всосанное с ядовитым молоком матери, наверное. Которая еще кормя меня грудью, с утра успевала опохмелиться ловко спрятанной порцией дешевого пойла, какое она явно предпочитала всему остальному, в том числе и мне. Марата в детстве, кстати, я тоже совсем не помню – да оно и понятно: помимо активного зарабатывания стартового капитала у него была вечно поддатая жена, за которой тоже был нужен глаз и глаз.

После водворения обратно в дом, милый дом, Марат то юлил, прикидываясь этаким старшим братом, а то вдруг становился занудой-педантом, распекал за каждую мелочь, и устраивал мне щенячьи выволочки прямо на глазах у изумленной публики: новенькой жены со свежими ямочками на щеках и Марты – своего близнеца, истинной второй половины и альтер эго. Однако после английской погоды меня было не устрашить ничем – тем более Мартой, которой снова был поручен усиленный надзор за мной. Но Марта вела себя весьма лояльно: она явно перешла на мою сторону – и, возможно, ей действительно целый год меня не хватало? Теперь она меня только что не облизывала, а все закидоны списывала на трудный возраст и перемены в семье. А перемены были, чего уж греха таить, но совсем не с той стороны, с которой ожидались. Уж я-то видела, что страдала и ревновала именно Марта – ну, а я… я совершенно по-свински оставляла ту, что когда-то практически заменила мне мать и при каждом удобном случае смывалась к Дэну. Что касается Алисы – то поначалу она даже лоббировала, если выражаться языком Марата, интересы своей нежданно-негаданно обретенной падчерицы. Алиска пыталась устраивать то девичьи шушуканья под попсу, которую я тихо ненавидела, то походы по магазинам, которые я терпела чуть дольше чем ля-ля-и-опля. Наверное, у Алисы были не совсем верные представления о том, чем должны заниматься дочери богатых папиков – но я упорно не делала никаких телодвижений ей навстречу, которые помогли бы прозреть истину; скорее я просто тихо злорадствовала и не слишком воспитанно забавлялась. Каюсь, иногда мне даже было жаль растерянную Алиску, потому как характер у меня, как утверждает Марта, отнюдь не сахар – и ей, знающей меня лучше остальных, приходится верить. По части внутреннего устройства я пошла неизвестно в кого – во всяком случае, любви к изящной словесности в нашей семье потомственных технарей и экономистов раньше не наблюдалось. Иногда Марта в сердцах заявляет что я – вылитый Марат, но это вряд ли: конечно, я способна на спонтанные поступки и мгновенные решения (я отнюдь не намекаю на его скоропалительную женитьбу) – но меня легко уговорить сначала попробовать воспользоваться мозгами. Что касается внешности – то и тут я не удалась ни в Марту, ни в Марата, ни в свою непутевую, но прелестную покойную мать, которая до того как в совершенно невменяемом состоянии умудрилась утонуть просто дома в ванне, могла обаять кого угодно, хоть гипсового пионера в парке культуры и отдыха. Впрочем, одна черта характера у меня действительно отцовская: давить на меня бесполезно. Чуть что не по мне, я тут же поднимаю колючки дыбом, и становлюсь похожа на ежа – причем даже не на одного, а на целое ежиное стадо. Если перечисленного вам мало, то помножьте все еще и на юношеский максимализм, которым меня постоянно попрекает все та же Марта – несомненная идеальная тетка, сестра и золовка.