Именно из этой школы я и ушла за полтора месяца до экзаменов. После истории с туберкулезом боялась показаться одноклассникам и учителям на глаза. Мне казалось, что мы с Максимом какие-то «второсортные», раз у нас такая семья. Я и без того часто себя неловко чувствовала, потому что мой подростковый организм неожиданным образом начал себя проявлять. Первые месячные случились в этой школе прямо во время уроков. Я испытала тихий ужас, когда представила, что сейчас все увидят кровь у меня между ног и начнут смеяться. Я видела, как это происходило с другими девочками. Парней-одноклассников это всегда веселило. Досидев мучительный урок и выждав, пока весь класс выйдет на перемену, я вскочила и увидела на стуле позорное красное пятно. Накинув куртку, которая прикрыла кровь на штанах, я побежала домой. Прокладок у меня не было, в ходу тогда были тряпочки, и такие конфузы во время учебы еще не раз случались. Но другая чудовищная проблема беспокоила меня куда сильнее. Подмышками стали расти волосы и появился едкий запах пота. Было обидно и непонятно, почему нас к такому не готовят заранее. Ни родители дома, ни учителя в школе не рассказывали о физиологии и о том, как помогать себе в таких ситуациях. При одноклассниках я стеснялась шевелить руками, держала их опущенными вниз, словно приклеенными к туловищу, и иногда из-за этого даже отказывалась идти в школу. Просила у мамы дезодорант, но она говорила, что мне еще рано. Делиться своим она не хотела, а покупать персональный для меня – тем более. В итоге я научилась хитрить и просто дожидалась, когда мама отойдет на кухню или в туалет и тихонько шныряла в ее комнату, где украдкой мазала свои мокрые подмышки. Мои подружки-одноклассницы тоже так иногда делали, пользовались маминой косметикой тайком, а после один человек нас надоумил, что косметику и средства по уходу можно воровать на рынке.

В ту пору была хорошо развита уличная торговля, в черте города находились рынки, где-то покрупнее, где-то поменьше, и мы повадилась с девчонками ходить на тот, что был ближе к нам. Одна из нас отвлекала продавца расспросами и просьбами показать другой цвет/размер, и, когда тот наклонялся под прилавок или отворачивался, мы сгребали в карманы импортную зубную пасту, помады, новомодные подводки для глаз и, конечно же, прокладки с дезодорантами. Наши аппетиты росли, мы стали засматриваться на одежду – модные в то время ядовитого цвета лосины и шапки с помпонами. А потом на рынке нас стали узнавать, схема-то была всегда одна: пришли, зубы заговорили и ничего не купили. Зато под вечер продавец обнаруживал недостачу. На рынке нас стали гонять и грозить милицией.

Воровство у нас не считалось чем-то зазорным, потому что эту идею подкинула мама одной из подруг. Однажды она с нами разговорилась и рассказала, как сама что-то утащила с прилавка. Мы моментально намотали на ус эту информацию и опробовали в деле. Но воровала не только мама подруги, этим промышляла и моя мама. Когда мы жили с отчимом и хорошей работы у него еще не было, они воровали еду в магазинах. Схема была проста: заходили с большой сумкой, внутри которой стояла канистра. Обычная пластиковая канистра, но разрезанная на две части, верхнюю и нижнюю. В магазинах камер наблюдений тогда не было, только при выходе всегда стояла какая-нибудь женщина и проверяла сумки. Мама с отчимом как завзятые аферисты раскрывали канистру и незаметно складывали туда продукты. Когда она наполнялась, емкость закрывали так, чтобы разрез был не виден. Проверявшая сумки женщина видела только канистру. Проколов не было, потому что у канистры было видно только горлышко и никто не догадывался, что ниже скрывается разрез. Спустя годы, когда я рассказала маме, что знала об этом, она разнервничалась. Я понимала, что тогда время было такое: все хотели выжить – и не осуждала. Мне только очень не нравилось, что мама не умеет честно признаваться в постыдных вещах, неприятно изворачивается вместо того, чтобы сказать, как есть: «Да, это правда, я так делала!»