Ситуация невероятная: враг идет на столицу, но никто не защищает ни свою землю, ни вроде как свою революционную народную власть. Первый нарком морского флота Дыбенко вместе с отрядом матросов бежит от немцев под Псковом. По дороге захватывают цистерну со спиртом и 21 февраля гуляют по полной программе.

В этот день в Петрограде от имени большевистского правительства принято воззвание – декрет под заголовком «Социалистическое отечество в опасности!». Лозунг позаимствован у Великой французской революции – «Citoyens, граждане, отечество в опасности!». Социалистическое отечество на тот момент категорически отсутствует, большевики контролируют Питер, Москву и еще незначительные территории. И вообще на большевистское воззвание тогда, 21, 22 и 23 февраля, никто не обратил внимания. Катастрофа на фронте и, стало быть, прямая угроза потери власти заставит большевиков через две недели подписать мир на условиях Германии.

Между тем если 21 февраля слова «Социалистическое отечество в опасности!» звучали как призыв с примесью паники, то вскоре выяснилось, что документ с этим заголовком является декретом, законом, в соответствии с которым предстоит жить.

Знаковым в нем, не сиюминутным, а очень перспективным, оказался пункт 8, который легализовал массовые расстрелы на месте. То есть сначала большевики 28 октября 1917 года отменили смертную казнь, а 21 февраля 1918 года ее узаконили. Подлежащими расстрелу на месте значатся «громилы, хулиганы… неприятельские агенты, контрреволюционные агитаторы». Круг лиц определен расплывчато и расширительно, власть обеспечивала себе свободу рук. Тогдашний нарком юстиции Штейнберг, из недобитых еще левых эсеров, вспоминал о дискуссии с Лениным. Штейнберг говорил, что введение расстрелов далеко заведет, Ленин отвечал, что такова революционная справедливость. Штейнберг воскликнул: «Зачем тогда комиссариат юстиции? Давайте назовем его честно комиссариатом социального истребления, и дело с концом!» «Хорошо сказано, – отреагировал Ленин, – именно так и надо бы его назвать, но мы не можем сказать это прямо».

Пункт 8, утвержденный 21 февраля 1918 года, – это начало эпохи большевистского террора.

Кроме того, в декрете был пункт 7, который предписывал закрыть все издания, «стремящиеся использовать нашествие империалистических полчищ в целях свержения советской власти». Это конец всем большевистским обещаниям, что ограничения для прессы носят временный характер, как говорили, «до наступления нормальных условий общественной жизни». Это означает, что недавно введенный революционный трибунал печати оказался недопустимо либеральным. На его заседаниях по разбору газетных статей присутствовала как сторона обвинения, так и сторона защиты. Этот трибунал печати запрещал публикации, но не карал авторов и редакторов. И вот теперь, 21 февраля, всем контрреволюционным разговорам о свободе слова и печати положен конец.

Итак, пункт о запрете свободы слова, следующий пункт – о массовых расстрелах. В этой связке – прямая большевистская логика, доказавшая свою эффективность. Без свободного независимого слова в печати и на радио страна очень быстро свыклась с тем, что расстрел, лагерь, колхоз, голод, гонения за веру – это норма.

Ленин с самого начала был предельно откровенен, когда ставил знак равенства между свободой слова и смертью большевистской власти. Так и говорил: «Мы самоубийством кончать не желаем и потому этого не сделаем».

Запреты будут множиться. Запрет на публикации о самоубийствах и случаях умопомешательства на почве безработицы и голода, о забастовках, о крушениях поездов, о работе комиссии по делам несовершеннолетних, о зараженности хлеба долгоносиком и клещом. Запреты будут дробиться, проникать во все поры жизни. Начнут согласовывать объявления о проведении танцев. Главное управление по делам литературы и издательств – главный орган цензуры – так и пропишет: «Настоящим разъясняется, что в каждом отдельном случае вопрос о разрешении танцев должен согласовываться». Это не смешно. Это техника удержания власти.