23 августа в Москву привезли 9000 раненых. Валили на солому в лазарете университета Шанявского (теперь это РГГУ). Без пищи. Без врачей.
В военных госпиталях полная нехватка всего, раненые лежат полуголые. Земский союз присылает белье – военное начальство запрещает им пользоваться.
Когда в госпиталь приезжает царь, возникает полная мешанина.
В Лефортовском госпитале во время приезда царя построена стена, отделявшая тяжелобольных, чтобы царь их не видел. Госпиталь переполнен. Лишних быстро вывозили, несколько тысяч человек лежали неделю в вагонах на запасных путях.
Распоряжение военных властей: если русский офицер вовремя не оказался в палате, с него приказано снимать штаны. Мера о штанах прививается. В некоторых госпиталях сняты штаны с военнопленных врачей, которые помогают нашим врачам. Ходят в подштанниках. Сестры сжалились и сшили им теплые штаны за свой счет.
Трезвой оценки поражения в Восточной Пруссии никто не даст. Катастрофа на Восточном фронте будет прикрываться реляциями о победах на Южном и Юго-Западном фронтах. Министр Сухомлинов будет давать оптимистические интервью. Британский связной офицер при штабе армии Самсонова, очевидец ее трагедии, доложит Черчиллю, в то время военно-морскому министру Великобритании:
«Главная беда России – в желании всячески приукрасить ситуацию».
Николай очень плохо разбирался в людях, но это свойство своего окружения он обязан был знать.
Сергей Юльевич Витте говорит об этом очень прямо: «Государь сие знал и допускал». И дальше: «Царь, не имеющий царского характера, не может дать счастья стране».
За год до войны бывшего председателя Государственной думы Александра Ивановича Гучкова интервьюировали как специалиста по общественному мнению. Вопросы были такие: Начинать войну или нет? Если будет война, не произойдет ли революция? Гучков ответил, что война означает неизбежную революцию. Государь может рассчитывать на преданность только гвардейских полков.
В феврале 1914 года бывший министр внутренних дел в правительстве Витте П. Н. Дурново направил Николаю записку, в которой писал, что война смертельна и для России, и для Германии.
«В побежденной стране неминуема социальная революция. Она неминуемо перекинется и на страну-победительницу, потому что Германия и Россия слишком тесно и давно связаны. Особенно благоприятные условия для революции война создаст в России».
Как в воду глядел П. Н. Дурново (и про Россию, и про Германию). Николай читал его записку. Но и это не главное. Николай смог бы избавить Россию и от Первой, и от Второй мировых войн, и от революции в ночь перед началом войны, если бы в тот миг, когда он взялся за ручку двери их общей с женой спальни, он, российский император, подумал о своих детях – о четырех девочках и одном больном мальчике. Если бы он в этот миг отпустил бы на волю свои эмоции и во всю силу отцовских чувств представил себе их возможный кошмарный конец. Тогда он сквозь кровавую пелену ближайших четырех лет увидел бы, как он будет спускаться в подвал с сыном на руках, как у него отнимут сына и вместе с дочерьми поставят к стенке. Он отчетливо расслышал бы звуки выстрелов в его детей, услышал бы крик и стон родных голосов, рассмотрел бы, как его девочек будут добивать штыками и прикладами и еще дважды выстрелят в ухо его четырнадцатилетнему сыну.
Не выдерживает критики самый главный миф о Николае – миф о том, что он человек, который больше всего на свете любил свою семью. Если бы он умел любить своих детей, он уберег бы не только их, но и Россию.