– Очень надеюсь, что вы не слишком привязаны к этому имени, маленькая мисс, потому как могу вас заверить: если вас, на ваше счастье, кто-то возьмет в семью, ваши новые родители сразу дадут вам другое.

Папа называл меня «моя Ниев». Но я не особенно привязана к этому имени. Я знаю: его трудно произносить, звучит оно по-чужому, а для тех, кто не понимает, еще и некрасиво – нагромождение разномастных звуков.

Никто не проявляет ко мне сочувствия по поводу моих утрат. У каждого из нас своя грустная история: иначе мы бы здесь не оказались. Общее понимание – лучше не говорить о прошлом, и тогда с утратой памяти может прийти утешение. Общество помощи обращается с нами так, будто родились мы в момент поступления к ним: как мотыльки, вылупившиеся из коконов, мы сбросили наши прошлые жизни и с Божьей помощью скоро перепорхнем в новые.

Миссис Скетчерд и мистер Куран, застенчивый, с каштановыми усами, выстраивают нас по росту, от самого высокого к самому маленькому, что также означает – от старшего к младшему; младенцев держат на руках те, кому больше восьми. Миссис Скетчерд всовывает одного из них мне в руки еще до того, как я успеваю запротестовать, – оливковая кожа, косые глазки, год и два месяца, звать Кармин (я уже понимаю: скоро он будет отзываться на другое имя). Он цепляется за меня, как перепуганный котенок. С чемоданчиком в одной руке, а другой прижимая к себе Кармина, я, покачиваясь, взбираюсь по ступеням в вагон; подскакивает мистер Куран, забирает у меня поклажу.

– Головой немножко соображай, девочка, – бранит он меня. – Свалишься – раскроишь вам обоим черепа; тогда придется вас здесь оставить.

Деревянные скамейки в вагоне все расположены по ходу поезда, кроме двух отделений впереди, разделенных узким проходом. Я нахожу для нас с Кармином три места, мистер Куран закидывает мой чемодан на полку. Кармину скоро взбредает в голову слезть с сиденья, и я так занята попытками его отвлечь, чтобы не сбежал, что почти не замечаю, как в вагон влезают остальные и он начинает заполняться.

Миссис Скетчерд стоит в голове вагона, держась за две кожаные спинки сидений, рукава ее черного плаща напоминают вороньи крылья.

– Этот поезд, дети, называется «Поездом сирот», и вам очень повезло, что вы в нем оказались. Вы уезжаете из злого мира, полного невежества, нищеты и порока, а впереди вас ждет достойная сельская жизнь. Во время поездки вы должны придерживаться простых правил. Проявляйте послушание, выполняйте все наши распоряжения. С уважением относитесь к наставникам. Бережно относитесь к вагону, не наносите ему никакого ущерба. Следите за поведением своих соседей. Говоря коротко, ведите себя так, чтобы мы с мистером Кураном вами гордились. – Она повышает голос, мы устраиваемся на своих местах. – Когда вам позволят выйти из вагона, оставайтесь там, где вам будет указано. Уходить куда-либо самостоятельно строго запрещается. А если вы станете вести себя недостойно и нарушать установленные правила, вас немедленно отправят обратно и оставят на улице – без какого бы то ни было попечения.

На младших эта тирада производит сильное впечатление, но те из нас, кому шесть-семь или больше, уже не раз слышали ее перед отъездом в приюте во всевозможных вариациях. Слова пролетают мимо моего сознания. Меня больше волнует то, что Кармин голоден, да и я тоже. На завтрак нам дали только кусочек черствого хлеба и жестяную кружку молока, и было это очень давно, еще не светало. Кармин капризничает, жует ладошку, видимо, привык так себя утешать. (Мейзи, например, сосала большой палец.) Но я не знаю, как спросить, когда нас покормят. Покормят, когда у попечителей будет время раздать еду, – и этого не изменишь никакими уговорами.