Хромая, он проковылял по воздуху и сгинул. Его хозяин отправился обратно в гардеробную, где превратился в себя самого.

– Сколько времени? – задал он часам вопрос, которого не задавал уже давно.

– Шестнадцать двадцать четыре, – пискнули часы.

– Спасибо, – сказал Филипп.

По привычке он задержался перед зеркалом. Он не хотел беседовать с ним; но, к его удивлению, темная гладь прояснилась. Филипп сделал шаг к двери. Совесть его была не совсем чиста; но выслушивать об этом от других он не желал.

– Филипп… – позвал его зазеркальный голос.

– Я спешу, – сказал он.

Зеркало вздохнуло.

– Ты совершаешь ошибку, – печально сказало оно.

Может быть, Филипп думал то же самое, но то, что зеркало знало его мысли, неприятно поразило его.

– Почему? – нетерпеливо спросил он. Зеркало молчало.

– А, да ну тебя! – отмахнулся он. Он был уже в лифте, когда до него донеслись прощальные слова зеркала:

– Береги себя…

«Четыре пятнадцать – нет, шестнадцать… Я успею – нет, не успею. Как тебя зовут? Скажи мне, как тебя зовут, и я скажу… Но Матильда, Матильда! Нет, не стоит думать о ней СЕЙЧАС».

Филипп спешил со всех ног, за спиной у него словно выросли крылья. Он догонял время, и время обретало черты незнакомки; большие, широко раскрытые глаза притягивали его, как наваждение. «Я просто увижу ее. Ничего особенного. Может быть, она неумна или у нее какой-нибудь недостаток, о котором я еще не знаю. Подлец, – выругал он себя вслух. – Не будем лгать себе: меня тянет к ней… и это мучительно. Я должен думать о Матильде. Наверное, она будет скучать на этом дурацком вечере. Ты любишь Матильду, Филипп. Да… я люблю ее, а эта девушка – просто увлечение. Такое бывает. Просто увлечение, – что тут такого страшного?» Но почему-то ему не хотелось думать о Ней как об увлечении. Запыхавшись, он перешел на шаг; сердце бешено колотилось у него в груди. «Надо было взять истребитель, но этот компьютер с его сальными шуточками действует мне на нервы. Машины перенимают у людей их худшие черты. Неважно – какое мне дело до машин, в конце концов? Главное – увидеться с Ней, увидеть ее, а потом…»

Потом ему пришло в голову, что она может и не появиться, но по зрелому рассуждению Филипп отказался от этой мысли. Девушка дала ему понять, что не хочет приходить, значит, она будет непременно, разве что опоздает, чтобы немножко его проучить.

«А может быть, и не придет… Нет, этого не может быть».

Филипп давно уже не глядел по сторонам, и неудивительно, что на перекрестке улиц Войны и Славы он с размаху врезался во что-то твердое. Поначалу молодой человек решил, что это фонарный столб, который позабыли снести, однако, когда столб взял его за шиворот и вздернул в воздух, Филипп понял, что случайно толкнул человека. Извиваясь в могучей лапище, он извернулся, чтобы посмотреть в лицо своему врагу. Лучше бы он этого не делал. В глазах у юноши потемнело.

– Вы меня ушибли, – печально сказал великан.

«Так вот почему мое зеркало было против», – подумалось Филиппу. Как всегда, его верный советчик оказался прав. Не стоило выходить из дому, чтобы нарваться на такое. Такое. ТАКОЕ! Ибо вид великана говорил сам за себя, причем до того красноречиво, что всякие комментарии оказывались ненужными.

У незнакомца не было лица, а то, что у других людей плохо ли, хорошо ли сходит за лицо, у него было неудачным набором разрозненных черт – искривленных, ломаных, чиненых, разбитых и снова собранных вместе. Белая гладкая кожа туго обтягивала неправдоподобно круглые скулы, шестью шесть раз восстановленный нос и упрямый подбородок. Из-под треугольных век вытекал пристальный взгляд, тяжелый, как рука незнакомца. Рот был маленький, с суровыми складками. Если человек говорил, он цедил слова сквозь зубы, с растяжкой, и при этом еще гнусавил.