Мелькнет из глаз для глаз неуловимо-скорым
На миги вспыхнувший и обреченный свет.
Развинченный брюнет с изысканным пробором.
С порочными без слез глазами, глаз рассвет,
Влюбленный юноша с порочно-нежным взором
И с перекинутой пальто душой поэт.
Май 1914 г.
Полночь
Пробило полночи костлявые ребра,
Двенадцать часов перебрали скелет,
И голый череп стал бесконечно-добрым,
И в нем сквозил надушенный поэт.
А дьявол-секунда в красной маске,
Хохоча, наливала в стакан вино,
И блестки брызг люстрили ласки,
Говорили шепотом о вине ином.
Вы с хохотом оттолкнули секунду,
И отвергнутый Дьявол, проваливаясь, хохотал.
Звенели и пели на каждой из струн – дам
Новые секунды, наливаясь в бокал.
Молитва любимой
Ах, не скрыть густым и грустным ресницам
Глаз, смотрящих только на одну.
Вы по жизни моей, как по книги страницам,
С тихим шелестом тихо прошли в тишину,
Вы прошли в тишину, серебристое имя,
Как неслышная поступь шагов
Богомольно несется губами моими
На алмазы кующихся строф.
Как влюбленному мальчику дороги вещи,
До которых коснулись любимой рукой,
А тоска с каждым днем неотступней и резче,
Каждый день неотступней с своею тоской.
Никогда не сказать серебристое имя,
Никогда не назвать Вас, одну,
Как по книги страницам, Вы днями моими
В неизбежную тихо прошли тишину.
Июль 1915
Осень
Михаилу Кузмину
Под небом кабаков, хрустальных скрипок в кубке
Растет и движется невидимый туман.
Берилловый ликер в оправе рюмок хрупких
Телесно розовый, раскрывшийся банан.
Дыханье нежное прозрачного бесшумья
В зеленый шепот трав и визг слепой огня,
Из тени голубой вдруг загрустившей думе,
Как робкий шепот дней, просить: «возьми меня».
Под небо кабаков старинных башен проседь
Ударом утренних вплетается часов.
Ты спишь, а я живу, и в жилах кровь проносит
Хрустальных скрипок звон из кубка головок.
25. IX. 1914
Романтический вечер
Вл. Маяковскому
Вечер был ужасно громоздок,
Едва помещался в уличном ридикюле, —
Неслышный рыцарь в усталый воздух,
Волос вечерних жужжащий улей,
Отсечь секунды идет панелям,
И медлит меч по циферблату.
Пролетая, авто грозили, – разделим, разделим…
Закован безмолвием в латы,
Закрыв забралом чудесной грусти
Лицо, неведомый один,
Как будто кто-то не пропустит,
Не скажет ласково «уйди».
Апрель 1914. Москва
И еще
В час, когда гаснет закат и к вечеру,
Будто с мольбой протянуты руки дерев,
Для меня расплескаться уж нечему
В этом ручье нерасслышанных слов.
Но ведь это же ты, чей взор ослепительно нужен,
Чтоб мой голос над жизнью был поднят,
Чья печаль, ожерелье из слезных жемчужин
На чужом и далеком сегодня.
И чьи губы не будут моими
Никогда, но святей всех святынь,
Ведь твое серебристое имя
Пронизало мечты.
И не все ли равно, кому вновь загорятся
Как свеча перед образом дни.
Светлая, под этот шепот святотатца
Ты усни…
И во сне не встретишь ты меня,
Нежная и радостно тиха
Ты, закутанная в звон серебряного имени
Как в ласкающие вкрадчиво меха.
Январь 1916 г.
Валериан Бородаевский
«Над пустынными полями видится…»
Вячеславу Иванову
Над пустынными полями видится
В облачках серебристая лествица.
До меня ли Любовь унизится?
Ты ли, Крепкий, грядешь из-за месяца?
Через грудь мою руки скрещаются,
Я вступаю на путь неизведанный, —
И ступени так томно качаются
Под пятой, землистому преданной.
От низин задымились туманы,
Голубые с алыми отливами.
Чей-то смех прозвенел так странно.
Белый образ под черными ивами.
Устоишь ли, воздушная лествица?
Отойдешь ли, чудо, недостойному?
Серый зверь притаился у месяца.
В очи смотрит небесному Воину.
Скиты
Они горят еще – осколки древней Ру́си —
В зубцах лесной глуши, в оправе сизых вод,
Где в алый час зари, распятый Иисусе,