Начиная со второй половины 1820-х годов Жуковский почти перестал писать лирические стихи. Он очень точно уловил, что на смену века поэзии приходит время прозы, и приступил к работе над большими эпическими произведениями. Не желая расставаться со стихами, он все же отказывается от сложной строфики и рифмовки и обращается к белому стиху, стремясь создать своеобразную стихотворную прозу. «Я совсем раззнакомился с рифмою», – писал поэт П. Плетневу, посылая ему стихотворный перевод новеллы П. Мериме «Матео Фальконе». И отметил, что «с размером стихов старался сгладить всю простоту прозы так, чтобы вольность непринужденного рассказа нисколько не стеснялась необходимостью улаживать слова в стопы… Желаю, чтобы попытка прозы в стихах не показалась Вам прозаическими стихами».

Не выдумывая собственных сюжетов, Жуковский переводил и перерабатывал произведения современной и древней мировой поэзии. Наиболее значительной из них явилась переложенная в стихотворную форму прозаическая повесть немецкого романтика Ф. де ла Мотта Фуке «Ундина». Помимо этого он перевел гекзаметром индийскую народную повесть «Наль и Дамаянти», персидскую повесть «Рустем и Зораб». В стихах написал Жуковский и «Сказку о царе Берендее», и «Сказку о Иване Царевиче и Сером Волке», созданные по мотивам устного народного творчества.

Но самым главным трудом последних лет жизни поэта явился перевод «Одиссеи» Гомера.

В 1841 году Жуковский покинул придворную службу и уехал за границу, где женился на дочери своего друга, художника Райтерна. Скончался он в 1852 году и согласно его воле похоронен на кладбище Александро-Невской лавры в Петербурге.

Значение творчества Жуковского для развития русской литературы огромно. «С Жуковского и Батюшкова, – писал А. Бестужев, – начинается новая школа нашей поэзии». Жуковский сумел придать поэтической речи новое звучание, ввел в нее новые интонации и рифмы. В его поэзии отразился сложный мир человеческих чувств и переживаний. Он был одним из первых русских поэтов, заговорившим о трагедийности человеческого существования и неизбежности его страданий в несовершенном мире. И недаром В. Белинский писал, что «не Пушкин, а Жуковский первый на Руси выговорил элегическим языком жалобы человека на жизнь… скорбь и страдание составляют душу поэзии Жуковского». Все это верно, но вместе с тем поэт никогда не терял веры в человека, в его высокое предназначение.

говорил поэт устами мудреца Теона, героя баллады «Теон и Эсхин».

И наконец, благодаря Жуковскому так стремительно и мощно развился талант Пушкина. «Без Жуковского мы не имели бы Пушкина», – совершенно справедливо заметил В. Белинский.