Быстрые движения белых фигур игроков то и дело прорезывали яркую желтизну площадки. Игра Марты была ничуть не менее стремительной и точной, чем удары ее противника. Ослепительный смэш, данный ею к самой сетке, заставил Яроша сделать длинный прыжок. Но зато и ей пришлось, в свою очередь, мчаться что было сил, чтобы взять коротко срезанный мяч. Она приняла его и с возгласом торжества послала противнику, но, прежде чем успела опомниться, отраженный молниеносным драйвом мяч прочертил по песку и плоско ушел за линию, едва не заставив Марту растянуться и бесплодной попытке отрезать ему путь.

– Два – один! – негромко, словно смущаясь своего выигрыша, крикнул Ярош.

Марта сбросила козырек.

– Только, пожалуйста, не делай вида, будто это само собою разумелось.

Он улыбнулся.

– Хочешь реванш?

– Пауль возьмет его за меня, – сказала она, устало опускаясь на скамью.

Веселость Яроша сняло как рукой. Он хмуро осмотрел ракетку и стал с ненужной старательностью укладывать ее в чехол. Прошло еще несколько мгновений тишины. Ярош наконец не выдержал:

– Сказать правду, это перестало доставлять мне удовольствие…

Она посмотрела исподлобья на его нахмуренное лицо.

– Все Пауль и Пауль… – пробормотал он.

– Право, ты рискуешь стать смешным! – Она закурила. – Я всегда думала, что такого рода чувства у мужчин принято держать при себе. – И посмотрев ему в глаза, добавила: – Разве это не наша женская привилегия – вцепляться в волосы сопернице?

– Именно из-за того, что у нас делают любезную мину там, где следует дать в зубы, эти господа и лезут во все щели.

– Пауль все-таки мой двоюродный брат!

– Я говорю вообще о хенлейновцах.

– При чем же тут Пауль? Я никогда не видела его в белых чулках.

Ярош присвистнул:

– Вот в чем дело! Может быть, ты по-своему и права: он действительно не совсем такой, как здешние громилы.

– Ярош! – Марта сердито смяла сигарету. – Ведь тут его родина! Он поэтому и вернулся.

– Именно таких они и посылают сюда.

– Зачем думать нехорошее, если…

Он не дал ей договорить:

– …если некоторым наивным чешкам хочется видеть своих в тех, кто явился только для того, чтобы убивать и разрушать?

– Разрушать свою родину? – В ее голосе прозвучал испуг.

– Да, разрушать страну, давшую им жизнь, вскормившую их. Все это для них жалкие условности!

– Ты… ревнуешь.

– Конечно.

– Пауль стал трезвее смотреть на вещи – вот и все. Он вернулся, наученный жизнью.

– Этих молодцов учила не жизнь, а их атаман, которого они называют фюрером. Пауль не тот, что был. Это совсем другой человек. С другой душой, с другой психологией. Он еще улыбается, он еще прячет когти, но недалек день, когда он выпустит их!

– Ты говоришь глупости!

– И тогда ты узнаешь настоящего гитлеровца. Такого, каких мы видывали в Испании. Их там и дрессировали.

– Не смей! Не смей так говорить о Пауле. Он был там совсем не за тем.

– Я-то знаю, зачем он был там!

– Я не хочу тебя больше слушать.

Марта отвернулась и стала собирать рассыпавшиеся волосы. Взяла сумочку и посмотрела в зеркало. Да, вот здесь и вся разгадка. Самая обыкновенная ревность! Именно поэтому наших молодых петухов будет труднее примирить, чем самых яростных политических противников. Впрочем, Марте это только льстит.

Она из-за сумочки украдкой взглянула на Яроша:

– Ну… отошел?

Он молчал, насупив брови.

– Не делай из мухи слона. Ты сходишь с ума от какой-то необъяснимой ненависти.

– Да, от этой ненависти действительно можно сойти с ума! Только она вовсе не необъяснима. Я и все мы отлично знаем, за что ненавидим эту проклятую гитлеровскую саранчу. Она пожрет все, что посеял чешский народ.