Кора шла под грохот кастрюль и вопли негритят, предвкушавших угощение. С южной части плантации не доносилось ни звука. Много лет назад братья Рэндаллы, бросив монетку, разграничили полномочия, и именно это сделало возможным сегодняшний праздник. Рэндалл-младший на увеселения рабов смотрел косо, на его землях они были не заведены. Каждый из братьев управлял своей частью отцовского наследства сообразно собственному темпераменту. Джеймс довольствовался стабильными урожаями модной культуры – хлопчатника – и пусть медленным, но неуклонным приростом доходов от поместья. Земля и трудившиеся на ней негры давали в итоге больше, чем мог предложить любой банк. Терренс предпочитал более рискованные стратегии, стремясь любой ценой увеличить грузы, отправляемые в Новый Орлеан. Если черная кровь – это деньги, то рачительный хозяин, чтобы пустить ее, без зазрения совести перережет неграм вены. Он выжимал из своих рабов все, до последнего доллара.

Честер c мальчишками вцепились Кору, и она вздрогнула от неожиданности. Да ладно, это же просто детвора. Им охота бегать взапуски. Обыкновенно Кора выстраивала их в линию, следила, чтобы никто не заступал за черту, унимала непосед, а бывало, отправляла кого-то состязаться с детьми постарше. Так в этом году она поступила с Честером. Он тоже рос беспризорником. Его родителей продали, когда ему еще года не было. Кора присматривала за ним. Коротко остриженный, с воспаленными глазами, он за последние полгода здорово вытянулся. Работа на хлопке разбудила что-то в его гибком теле. Коннелли, скупой на похвалы, сказал, что из него получится отменный сборщик.

– Чтоб быстро бежал сегодня, – сказала Кора.

Он скрестил руки на груди и посмотрел на нее искоса: дескать, разберемся. Честер, сам того не зная, потихоньку превращался в мужчину. На будущий год он уже не станет бегать взапуски, а будет с дружками подпирать стенки, замышляя какую-нибудь выходку.

Рабы, и стар, и млад, собирались по сторонам тележной дороги. Подходили женщины, потерявшие детей, чтобы вновь терзаться тем, что судьба пообещала, но отняла и не даст уже никогда. Группы мужчин угощали друг друга брагой, чувствуя, как унимается в их душах обида. Женщины из хижины Иова редко участвовали в общих сборищах, но Нэг удалось выманить их, ловко отогнав малышню в сторону, чтобы не мозолили глаза.

Милашка, судившая гонку, стояла на финише. Дети не догадывались, но взрослые знали, что в победители она стремится протащить своих любимчиков. Там же, на финише, восседал в кленовом кресле-качалке Пройдоха. Он сидел в нем на крыльце ночи напролет, глядя на звезды, а в дни рождения вытаскивал его на улицу, чтобы быть в гуще веселья, устраиваемого в его честь. Пробежав дистанцию, участники забега подходили к Пройдохе, который наделял каждого, независимо от занятого места, куском имбирной коврижки.

Честер тяжело дышал, упираясь руками в колени. К концу дистанции он скис.

– Почти победа, – сказала ему Кора.

– Почти, – хмыкнул мальчуган и пошел за своим куском пирога.

После последнего забега Кора подошла к старику и потрепала его по руке. Интересно, он видит что-нибудь через свои бельма?

– Сколько тебе лет? – спросила она.

– Дай подумать, – пробормотал он сонно.

В прошлый свой день рождения он сказал, что ему сто один год. Даже если вполовину меньше, он все равно был самым старым негром на северной и южной частях плантации Рэндаллов. Тут уже, по большому счету, не важно, будь тебе девяносто восемь или сто восемь. Жизни удивить тебя нечем, разве что очередным воплощением жестокости.